Фиона вздохнула:

– Входите. Я видела одно из писем. Во всех написано одно и то же, да? Что я – падшая женщина?

Констебль быстро посмотрел по сторонам и, все еще не переступив порога, тихо сказал:

– Те письма – настоящая мерзость, вот что. Мне недавно показали несколько штук. Вряд ли вам захочется знать, что в них написано. Трусливые… без подписи… написаны с целью жестоко оскорбить. Помяните мое слово, их писала женщина, женщина, которой больше нечем заняться, кроме как будоражить всех своими измышлениями.

– Алистер, похоже, все мои соседи верят тому, что написано в письмах. Не знаю, как положить этому конец. Люди шепчутся у меня за спиной… наверное… но никто не подошел ко мне и не спросил прямо. Со мной никто не разговаривает, я как будто стала невидимкой.

– По-моему, вам лучше просто переждать. Ничего не предпринимайте. Пройдет неделя-другая, и все постепенно успокоится. – Маккинстри откашлялся. – Я пришел к вам не из-за писем… точнее, не совсем из-за писем. Фиона… в городе ходят слухи, что мальчик… не ваш.

– Не мой? – Она нахмурилась и посмотрела на него в упор. – Если я падшая женщина, как он может быть не моим? Ведь меня, кажется, обвиняют именно в распутстве!

– Повторяю, я пришел не из-за писем. Меня не волнует злобная чепуха, которая в них написана. Нет, меня к вам привело другое дело. Оно настолько серьезно, что им занимается полиция. – Маккинстри замялся, подыскивая нужные слова, ему было очень не по себе. – Есть подозрение, что… одним словом… что вы забрали чужого ребенка… а его мать убили.

Он увидел ужас в ее глазах. Фиона смертельно побледнела.

– Я вам не верю! – прошептала она. – Нет, не может быть… Снова злобные сплетни!

– Фиона, – взмолился Алистер, – меня прислал сюда мистер Робсон! Учтите, я не хотел идти. Он сказал: «Действуйте без шума. У вас получится лучше». Но я не знаю, как приступить к делу…

Мистер Робсон был главным констеблем – начальником местной полиции. Значит, все в самом деле очень серьезно.

Неожиданно Фиона сообразила, что они так и стоят в дверях, где их могут увидеть соседи.

– Входите. В пабе никого. Сюда больше никто не заходит.

Фиона провела Маккинстри по проходу, ведущему в жилое крыло, пристроенное сто лет назад. Она поселилась здесь незадолго до смерти тетки. И сама управлялась со всеми делами с того времени, как тетка заболела, и до того, как в июне к ней перестали ходить.

Констебль шел за ней, любуясь ее осанкой и тонкой талией. Думая о том, что ему предстоит, он с трудом преодолевал отвращение. Он снял фуражку и тяжело вздохнул. Его сапоги грохотали по деревянному полу. Казалось, что воротник мундира слишком тесен ему и душит.

В комнатке, служившей ей гостиной, Фиона жестом указала констеблю на лучшее кресло.

– Я никому не сделала ничего плохого, – сказала она. – И обвинять меня в таком преступлении – настоящее безумие!

– Откровенно говоря, мне и самому не по душе то, что у нас сейчас творится! – Констебль отвернулся и посмотрел на часы, уютно тикавшие в углу. Садиться ему не хотелось, но и стоять столбом было неловко. Он обязан сделать то, ради чего его сюда прислали. – Говорят, что… – У него перехватило горло.

– Что говорят? Не бойтесь, досказывайте остальное!

Маккинстри густо покраснел:

– …будто вы не были замужем. Что ваше имя не миссис Маклауд, поскольку замуж вы не выходили. – Констебль словно в омут кинулся, торопясь закончить неприятную обязанность: – Будьте добры, покажите ваше свидетельство о браке. Оно сразу прекратит все пересуды, больше мне ничего не нужно.

Фиона уже давно нравилась Алистеру Маккинстри. Ей даже казалось, что констебль влюблен в нее. Взглянув на него, она поняла – должно быть, это правда.