Я копировал штрихи на рисовой бумаге.

– Существует порядок, определяющий, какой именно штрих делать первым, как комбинации для кэн – меча. И, подобно тому как в айки-дзюцу ты никогда не должен терять связи с противником, ты никогда не должен терять связи между кистью, бумагой и своим центром.

Я попробовал еще пару раз, кисть двигалась неуклюже, словно птица-подранок, ползущая через дорогу. Эндо-сан вздохнул, похоже, у него кончалось терпение.

– Не пиши разумом. Пиши душой. Не думай, движения должны быть свободны от тяжести мыслей.

Он свернул плод моих усилий аккуратным квадратом.

– Достаточно. Я принесу тебе отдельный письменный набор, чтобы ты мог практиковаться самостоятельно.

Он хотел, чтобы я научился говорить по-японски и читать и писать на трех формах письменного японского языка: хирагане, катакане и кандзи.

– Почему я должен учить этот язык?

– Потому что я потрудился выучить твой. – Он посмотрел на меня. – И потому, что однажды это спасет тебе жизнь.

Задача оказалась трудной, но она мне нравилась. Может быть, после долгих лет утомительного однообразия душной школы я наконец-то получил свободу учиться по-настоящему.

Я проводил на острове много времени, даже тогда, когда Эндо-сан уходил на службу в японское консульство. В качестве заместителя консула в северном регионе Малайи он занимался делами малочисленной японской общины. Поэтому у него было довольно много свободного времени, хотя иногда случались приемы и званые ужины, на которых ему требовалось обязательно присутствовать. Он отказался от жилья на территории консульства, предпочтя поселиться сам по себе.

Я сказал ему, что японцев в Азии не любят из-за вторжения в Китай.

– Давай не будем говорить о войне и о том, что нас не касается, – сухо ответил он.

К тому моменту я уже привык к его манере общения, но ответ меня озадачил. Увидев мою обиду, он смягчился.

– Ваше правительство вынуждает нас прекратить наступление в Китае, хотя Япония не объявляла войну Англии и англичан это никак не касается. Сегодня резидент-советник[22] отчитал меня, как мальчишку. Словно я могу повлиять на решения Токио. И это представитель правительства, которое сочло приемлемым превратить здоровую китайскую нацию в опиумных наркоманов, просто для того, чтобы принудить правительство Китая к торговле.

Я отмахнулся от извинений, потому что он был прав. Британские купцы под прикрытием правительственных канонерских лодок дважды начинали войну за ввоз опиума в Китай, сдвигая баланс импорта-экспорта и валютные потоки в свою пользу. Зачем обсуждать события, которые нас не касаются?

Пока он готовил, я рассматривал фотографии на стенах. Эндо-сан оказался заядлым фотографом. У него было много пейзажей Японии, в основном деревни, горы и ботанические сады, но ни одного снимка его семьи. Собственно, людей на его фотографиях вообще не было. В них были какая-то отстраненность, пустота, которые мне не нравились. Создавалось впечатление, что фотографии сделали впопыхах, чтобы они служили напоминанием, а не памятью. Я обратил внимание на высокие, покрытые снегом горы.

– Что это?

– Это самая высокая гора мира, в Индии.

– А это?

Я указал на, судя по всему, единственный снимок, для которого он позировал, хотя даже тогда он был едва различим у подножия массивной статуи Будды, вырезанной в скале из песчаника.

– Это Бамиан, в Афганистане. Одна из трех статуй Будды. Та, перед которой я стою, высотой сто семьдесят футов и вырезана в третьем веке. Меня сфотографировала группа индийских подростков.

– Вы много путешествовали.

На другой стене висели фотографии густых лесов, пустынных пляжей и труднопреодолимых гор. Я узнал оловянные рудники и ровные насаждения каучуконосов, покрывавшие бо́льшую часть западного побережья Малайи. «Хаттон и сыновья» владела большим количеством каучуковых плантаций, и эти снимки воскресили в моей памяти утреннюю тишину, когда работники ходили туда-сюда вдоль рядов каучуконосов, делая надрезы в их коре и направляя струйки млечного сока в стоявшие под надрезами емкости.