– Это тоже вряд ли. – Огонек хмурится, потом отворачивается, опускает плечи. – Он не меня выбрал.

Если бы она знала, куда водил меня Тиллен, не сочилась бы сейчас ядом. Но… в ее словах звучит такая уверенность, будто на самом деле ей известна правда. И потому я не могу не спросить:

– Выбрал для чего?

– То есть, даже не рассказал? – Кажется, Огонек искренне удивлена. И я ее отлично понимаю, хотя менее обидно от этого не становится.

Изо всех сил пытаюсь не показать своего разочарования, начинаю расстилать кровать со словами:

– Давай спать. Мы же не хотим выглядеть помятыми на церемонии.

В комнате душно, несмотря на распахнутое настежь окно, за которым открывается вид на город. Почти такой же, как с крыши недостроенного «Маяка».

Стоит об этом подумать, как меня тут же пробирает озноб. Спасет только теплое шерстяное одеяло. Надеюсь. Пытаюсь вдеть его в пододеяльник, но руки отказываются слушаться.

– Помочь? – интересуется Огонек.

Редкое для кукол проявление заботы. Обычно мы стараемся не привязываться друг к другу, зная, что после выпуска уже не будем принадлежать себе и вряд ли сможем видеться.

Я неуверенно пожимаю плечами и краем глаза вижу, что Огонек уже в двух шагах от меня. Киваю:

– Возьмись за тот край.

Но она почему-то не спешит выполнить просьбу. Сминает край пододеяльника в ладони, заводит другую руку за спину…

Будто невидимая сила толкает меня, заставляя отпрянуть в последний момент. Огонек выбрасывает вперед руку, и я успеваю заметить, как что-то блеснуло у нее между пальцами. Всего в паре миллиметров от моего лица.

– Что ты?..

Я ошарашено смотрю, как Огонек делает шаг назад, задевая стул. Тот с глухим стуком падает на пушистый ковер, и на ее лице отражается неподдельный ужас. Маникюрные ножницы выпадают у нее из рук и тут же теряются в персиковом ворсе ковра.

К собственному удивлению, чувствую досаду и злость. Не самое лучшее сочетание, приходится его подавить в себе до поры. Почему Огонек? Нам и делить-то нечего, слишком разные. Потому, наверное, легко было терпеть друг друга все эти годы.

Нечего делить. Разве что кроме одного.

– Зря ты это, – цежу я сквозь зубы. – Мы с Тилленом всего лишь…

Замолкаю, понятия не имея, что сказать. Друзья? Сомнительно: он при каждом удобном случае показывает, что на голову меня выше. Лишь изредка позволяет дотянуться до себя, но и это просто снисхождение. Награда за то, что хорошо усвоила очередной странный урок.

Всего лишь учитель и ученица? Тогда почему среди всех кукол он выделил меня одну. Или не одну?

Додумать мешает внезапная острая боль. Хватаюсь за ухо и обнаруживаю, что Огонек все же умудрилась меня поранить: на ладони остается багровый след. Словно в тумане подхожу к оклеенному засушенными листьями и цветами шкафу – причуда Огонька, из-за которой ковер постоянно оказывается усыпан мусором и нам обеим достается за неаккуратность. Достаю из ящика полотенце. Полотенце Огонька, но так даже лучше. Правильнее. Прижимаю его к уху, и оттого ее слова слышатся глухо:

– «Мы с Тилленом»? Серьезно? – Она бросает на меня полный сочувствия взгляд, и это совершенно сбивает с толку. – Я тебя, дура, спасти пытаюсь. Он просто хочет тебя использовать. Как… как…

Она вдруг плотно сжимает губы, понимая, что сболтнула лишнего. Но мне и этого достаточно, чтобы понять:

– Как Мотылька? Ты что-то знаешь, да?

Но Огонек мотает головой, крепко вцепляется в край стола.

– Не спрашивай. Не скажу. Не хочу, как она… лучше ты… да, лучше ты…

– Ясно. – Продолжая прижимать полотенце к уху, другой рукой поднимаю ножницы с пола. Замечаю, как Огонек испуганно дергается, и холодно усмехаюсь: – Не бойся, мстить не стану.