Справа и чуть позади патриарха возвышался, словно сторожевая башня, митрополит Дементий. Он был статен и по-суровому красив.

–… посягнули на святое! – с жаром говорил Дементий, весь подаваясь вперед. – Это наши дети! Они перешагнули черту, за которой не может быть сострадания! Мы вынуждены усилить натиск! Очевидно, что полиция не справляется с возложенной на нее ролью. Сегодня ООН приняла наше предложение о расширении полномочий Святой Инквизиции! Мы огнем и мечом пройдемся по планете, выжжем эти гнойники каленым железом! Сейчас, когда мы как никогда близки к Свету – нас никто не сможет остановить!

Патриарх время от времени вздрагивал, то ли съеживаясь, то ли пытаясь сбежать от праведного гнева своего подчиненного.

– …ответственность за теракт взял на себя так называемый Орден Первого Пришествия. Эти звери зашли слишком далеко! Да, Бог милостив, но мы, его Длань, милостивы не будем!

Женя, прищурившись, смотрел на митрополита. Несмотря на весь свой атеизм, столь неуместный в этом мире, Женя восхищался этим человеком. Этот напор, эта уверенность в своей правоте. Казалось бы, что раздутые полномочия церкви уже и расширять некуда, но Дементий не останавливался. Благодаря задержавшемуся пришествию, из-за связанных с этим беспорядков, из-за всех этих террористов и психопатов, митрополит смог создать целую армию, сметавшую целые города по одному только движению его брови. Наверное, уже ни у кого не возникало сомнений, кому принадлежит Церковь на самом деле и, следовательно, наш заблудший мир.

Георгий с силой оттолкнулся задними лапами, поцарапав Жене бедро и стрелой метнулся в коридор, с грохотом врезавшись в дверной косяк толстым мохнатым задом.

Щелкнул замок, хлопнула, ведомая сквозняком, входная дверь. Вновь сморщившись от боли, Женя встал. В прихожей зажегся свет, звякнули ключи. Марина деловито убирала плащ, мельком взглянув на супруга. Георгий с сомнением переводил взгляд с одного на другую.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – ответил Женя, как можно небрежнее.

– Смотришь речь президента? – ехидно спросила Марина, проходя в гостиную.

– А президент тоже выскажется? – искренне удивился Женя. – Я думал, мнения церкви достаточно.

– Но ты ведь не веришь им.

Он устало облокотился на стену.

– Марин, почему все так?

Она на секунду замерла, у раскрытого шкафа.

– Что именно?

– Неужели нам больше не о чем поговорить? Черт с ним, что меня чуть не убило сегодня. Неужели у нас нет общих тем? Что с нами?

– А ничего с нами, – с горечью ответила она. – С нами уже ничего. Ничего не осталось, Жень. Эти твои девки (Женя удивленно вскинул брови). Эта… Эта твоя непримиримость с церковью – не кончиться хорошим. И… И я боюсь. Устала уже бояться.

Женя хмыкнул, ушел на кухню и тяжело опустился за стол. Да, да и еще раз да. С нами уже ничего. Не то, что страсти, любви или даже простой привязанности не осталось. Наверное, они просто боялись себе в этом признаться. Привыкли. Так же, как Жорик привык получать корм два раза в день. Женя сидел в оцепенении, опустив голову на руки.

Когда он, наконец, вошел в спальню – Марина уже спала. В окно падал лунный свет, смешиваясь с отблесками уличных фонарей внизу. Женя с минуту смотрел на нее. Уже достаточно глубокие морщины в уголках глаз и губ. Да, она уже совсем не похожа на ту девчонку из института, в которую он когда-то влюбился. Эту женщину он не любил, это точно.

Женя с удовольствием подставлял лицо сентябрьскому солнцу. Золотые, еще по-летнему сильные, лучи заливали Воробьевскую набережную. Солнечные зайчики весело прыгали по брусчатке, отскакивая прохожим в глаза. Москва река играла искрами света, словно состояла из него. Ребятишки с веселым гиканьем пробегали по дорожкам, играя в какую-то незамысловатую игру. Женя жмурился, как довольный кот.