. В самом деле, Данте не был монахом; но, если бы он им был, то был бы доминиканцем. Вот почему, если бы веревка из Ада, XVI, 106 была монашеским поясом, это был бы не пояс францисканца, но повязка на чресла, которую носили доминиканцы[88]. Так и здесь: чтобы исправить проступок отца, который не только должен был остаться клириком, но и сделаться доминиканцем, нужна дочь-доминиканка. Вот почему, комментируя знаменитый сон Данте из «Новой жизни», XII, и дойдя до того места, где появляется отрок в «белоснежных одеждах», о. Мандонне не колеблется: во-первых, этот отрок – монах; во-вторых, он – монах-проповедник; в-третьих, этот монах-проповедник, столь по-дружески усевшийся рядом с Данте, «не может быть никем другим, кроме как его духовным отцом»[89]. Бесполезно напоминать, что сам Данте не говорит обо всем этом ни слова. Мы не узнаем от него ни того, был ли отрок монахом, ни того, были ли его белоснежные одежды одеждами доминиканца или цистерцианца, ни, того менее, был ли сей отрок его духовным наставником, явившимся к нему на дом. Вся эта интерпретация – сновидение о сновидении, и мы еще не исчерпали его до дна.

Чтобы истолковать сон Данте, о. Мандонне обращается к тому знаменитому эпизоду «Новой жизни», где Беатриче отказывает Данте в своем поклоне. Такой отправной пункт выбран удачно, потому что именно волнение Данте, вызванное отказом Беатриче приветствовать его, послужило поводом ко сну, который нужно истолковать. Отметим, что сам Данте потрудился сказать нам в главе X, что поклон Беатриче был для него «невыносимым блаженством», природу и следствия которого он подробно описывает. Не обращая внимания на объяснение автора, о. Мандонне интерпретирует «поклон» Беатриче как «семь чинов, из которых последним является священство». Таким образом, отказавшись приветствовать Данте, Беатриче просто отказала ему в семи чинах, как меньших, так и бо́льших, уже после того, как он остановился на пороге священства. Эта Беатриче – поистине самое капризное из религиозных призваний! Еще более или менее понятно, что человек может иметь призвание и отречься от него; но непонятно, как может существовать призвание, непрестанно отрицающее само себя. Единственный способ выйти из затруднительного положения состоит в том, чтобы совершить еще один перенос символики Беатриче и внутри «христианской жизни», которую она представляет, отыскать того, кто уполномочил ее отказать Данте в посвящении. Очевидно, этим персонажем должен быть местный епископ. Так Беатриче превращается в епископа Флоренции. Если отказать Данте в поклоне означает отказать ему в ординации, а это мог сделать только епископ Флоренции, – значит, Беатриче необходимо оказывается епископом Флоренции. Итак, религиозное призвание Данте – не просто исторический факт, о котором нам известно лишь то, что он имел место; мы также знаем его подробности: Данте был кандидатом на посвящение в меньший чин, когда епископ Флоренции отказал ему в ординации[90].

Чтобы выяснить конкретную причину этого отказа, достаточно расшифровать разговор Данте с его «духовным отцом», символическим собеседником: разговор, ключ к которому дает церковное служение Данте. Некоторое время отрок в белоснежных одеждах глядел на поэта, а затем сказал так: «Сын мой, пришло время расстаться с нашими ложными подобиями». Он сказал: «Сын мой» – значит, Данте был «его духовным сыном. Что касается simulacres [подобий], с которыми пришло время расстаться, речь идет об ученых занятиях, не являющихся первостепенно важными для призвания Данте. Философия есть не более чем подобие теологии»