И снова (нажимая нужные кнопки, я гоняю в извилинах мозга истершуюся магнитофонную ленту): и сколько же нам исполнилось лет? Двадцать. И сколько же нам лет? Двадцать. И сколько же нам исполнилось? Двадцать... И сколько же нам?.. Двадцать... Сколько лет?.. Двадцать... Сколько-сколько?.. Двадцать... двадцать... двадцать...

Столько, сколько тебя уже нет.

Как я договаривалась с той Троглодитой, вспоминать не хочу. Ни вспоминать, ни помнить. По образованию я чистый технарь (питерский Институт точной механики и оптики), однако у меня есть знакомые гуманитарии. Во всех случаях, когда их припирает к стенке (то есть всегда), они повторяют: «но ведь это опыт»; «любой опыт ценен»; «любой опыт для чего-то нужен». Для чего-то, может, и нужен – экспериментатору, но вряд ли он всегда нужен тому, на ком его ставят.

Гангренозная нога, вероятно, позарез нужна Господу Богу – в общей картине мира, – но вряд ли гангрена так уж необходима самому солдату в окопе. Смею даже предположить, что гангрена ему вовсе без надобности. Потому хотя бы гангрена ему без надобности, что на этом свете он, солдат, уже не успеет осознать гармоническую целесообразность этой предагональной муки – в общей цепи страданий и страхов. Но даже если жестокий опыт для субъекта не предагонален, а просто не совместим с возможностями сознания, то, следовательно, это никакой не опыт, а чье-то чистое и беспримесное манипулирование.

Что я имею в виду? Раз опыт для субъекта не осознаваем, сам субъект в этом случае не может трактоваться иначе, чем просто объект чьих-то манипуляций. (Как бы это ни разъедало его самолюбие.) Чьих манипуляций? Кто бы знал! И поэтому, как именно я договаривалась с той бабой, то есть сам процесс в его мельчайших деталях, я вспоминать не хочу. А вот о чем именно мы договорились (если вкратце), это другое.

Троглодита заявила, что аборт будет сделан бесплатно. Почему? – опешила я. А ты не знаешь? – она сверкнула рыжьём своей многомощной пасти. На Западе почти все фирмы в сферах сервиса работают именно так. Первая услуга – бесплатная. Для заманки клиентов. Вот сволочи, а? Мудро мыслят. Аборт – это что, услуга сервиса? – пролепетала я. А чего же еще? (В этом месте я сподобилась услыхать, как смачно Троглодита рыгочет.) Не коммунального же, блядь, хозяйства! Далее мне было заявлено, что она, Троглодита, к ковырянию в детородном женском органе прямого отношения не имеет, это компетенция Норы Эдуардовны (махнула рукой в глубины берлоги), которая бывает здесь дважды в месяц, и вот номер ее телефона. Я уже собиралась уходить, но Троглодита меня резко остановила: но маклерская-то услуга не бесплатная. В смысле? – мне почему-то показалось, что я отсюда уже не выйду, что эта минута не кончится никогда. Маклер – это я, – важно сказала бабища. – Независимо от результата (у меня захолодело сердце), я всегда получаю сумму, даже если твоя знакомая или, как ее там, родственница, вдруг передумает: я беру именно за посредничество в чистом виде. Она назвала сумму.

Для получения такой суммы на моей инженерской службе мне следовало бы отработать, скорее всего, некий мифологический срок. Что-то соразмерное с теми сроками легенд, былин и преданий, которые, до возникновения современной пенитенциарной системы, давались провинившимся, но не для их исправления – какое уж там, – а в качестве эффективного устрашения окружающим и потомкам. Одна группа: бессменно пытающиеся вкатить в гору камень, который бессменно срывается вниз. Причем они знают, что камень сорвется, что он всякий раз будет срываться, но продолжают свою деятельность с тем же ровным, без всплесков и охлаждений, энтузиазмом. Другая группа, заранее поставленная в известность, что в выданных ей бочках нет дна, безостановочно льет туда воду. Прикованный к дереву представитель третьей группы, на эмпирическом опыте убедившись, что вода и виноград исчезают, как только он протянет к ним руки, тем не менее – с монотонной регулярностью электронного автомата – только и делает, что руки к ним простирает.