Саныч вздрогнул: сердце забилось в груди. Да, тело – он так ясно видел его сейчас перед собой. Но это было не его тело, а совсем, совсем другое. Чужое.

Он открыл глаза. Испарина на лбу. Точно просыпаешься после тяжкого сна. И этот сон твой – страшный, самый последний.

Прислонившись спиной к двери каюты, перед ним стояла Варвара. Он не слышал, как она вошла. Он забыл запереться.

Говорят, женщина на корабле – не к добру. А на «Крейсере Белугине» было аж целых две женщины – Варвара и Лиля. Саныч в принципе не имел ничего против них. Лиля была няней пятилетней дочери Виктора Долгушина Маруси. Дочку Долгушин не отпускал от себя ни на шаг, возил с собой. Весь путь из Питера в Москву на теплоходе Маруся проделала вместе с ними. А рядом с ней всегда находилась Лиля. Она была ровесницей Саныча. Родители ее были музыканты, заимевшие дочь на заре бурной юности и жившие своей собственной кочевой, гастрольной жизнью. Лиля от них не зависела. Зарабатывала себе на жизнь по-разному. Училась, потом работала костюмершей, потом в паре рок-групп была бэк-вокалисткой. Случайно жизнь свела Лилю с ними. Виктор Долгушин оценил ее ровный спокойный характер, ее веселость, преданность, ее подспудную жажду материнства и взял няней к своей дочери. Лиля полюбила Марусю и во многом заменила ей мать.

Варвара же была другой. Но Саныч, твердо усвоивший главные правила дзэн, и против нее тоже ничего не имел. В том числе и здесь, на корабле.

– Все сидишь? – спросила она. – Заперся один, как сыч, и мозги сушишь. Просветлился, нет?

– Я не заперся. Ты же вошла. И без стука.

– Буду я еще со стуком к тебе входить. – Она убрала волосы со лба. Волосы у нее были чудесные – густые, темно-каштановые, до самого пояса. Она вечно ходила как русалка-ундина и только иногда собирала их на затылке в хвост.

Саныч иногда по ночам, когда вездесущий дзэн как-то притуплялся, думал о том, до каких высот может взлететь такой, например, человек, как он, если дерзко и властно запустит как-то однажды руку в эту густую ароматную Варькину гущу, притянет ее за волосы к себе и заставит… попросит у нее … нет, заставит, заставит ее… Одним словом, изменит хоть как-то этот незыблемый, давно устоявшийся порядок на «Крейсере». Разрушит порядок. Или же все останется по-прежнему?

– Эти двое, которых Витька пригласил на сегодня, приехали, – сообщила Варвара, щуря свои зеленые русалочьи глаза. – Один здоровый шкаф, второй маленький – смешной такой. Они в кают-компании сидят. Не пойдешь туда?

– Я? Нет. Зачем?

– Ну так, – она плавно повела плечом, задрала майку и почесала загорелый живот. – Просто. Я так понимаю, Витя их все-таки нанимает. Будут у нас тут ошиваться.

– Они тут ошиваться не будут. – Саныч закрыл глаза. Ему хотелось снова туда, к зеленым рисовым полям, к лотосам, цветущим в теплой воде.

– Сейчас по МТV опять репортаж о «Нашествии» крутили, – Варвара и не думала уходить, села на койку рядом.

Ей было скучно. Долгушин, ее любовник, был занят в кают-компании, а ей хотелось потрепаться. Августовский фестиваль «Нашествие» в Эммаусе был еще совсем свеж в ее памяти. Она ездила туда встречаться с питерскими друзьями, ездила вопреки запрету Долгушина.

– Кусок с Кипеловым показали сейчас, потоп, когда дождь ливанул с градом. Мы как раз в баре в это время сидели… Потом кадры, когда «Наутилус» «Разлуку» пел. Эх, – Варвара гибко, как кошка, изогнулась. – Вот они все смогли. Собрались, выступили в золотом составе. Такой драйв был, Саныч, я ж была там, видела, слышала. Воскрешение после долгой спячки. А ведь там на сцене Витька мог стоять. Сто тысяч зрителей – ты подумай – сто тысяч! Неужели это не повод, чтобы попытаться? Стряхнуть с себя этот мрак, это оцепенение полнейшее? И ведь как его звали, как звали – так ведь нет, отказался, не поехал.