Говорят, она влюбилась в того торговца, которого никогда больше не видела. Родила сына, тосковала, ждала торговца до старости. Очень быстро огонек в ее глазах потух, вся она будто бы ссохлась и стала обычной деревенской бабой на радость остальным.

– Сколько с меня? – спросила Венера.

Вдруг на носок ее сапожка присела голубица. И принялась ворковать, наклоняя головку в стороны.

– Забери себе и носи на здоровье, – с казала Суфия. – Ты глянь, не боится. – Она вытянула руку.

Голубица смотрела-смотрела, вспорхнула с сапога и осторожно села на руку.

– Ладно, – выдохнула Венера, – пойду я.

И резко встала. Птица взлетела, шумно захлопав крыльями. За нею дернулись и остальные.

– Ах! – Венера застыла на месте. – Вы слышали? Взмахи крыльев? Я первый раз так близко слышу… Как хорошо им! Захотели – полетели.

– Венера. Я хотела кое-что показать тебе, – сказала Суфия.

И повела ее через двор к приставной лестнице. Венера посмотрела вверх, на маленькую синюю дверцу, возле которой заканчивалась лестница. Суфия крепко обхватила сосновую перекладину. На самую нижнюю встала нога в калоше. Наверху Суфия раскрыла небольшую чердачную дверь, пригнувшись, вошла и на мгновение исчезла. А потом весело выглянула:

– Ты лезь, не бойся. Эту лестницу мой сын сделал. Она крепкая.

Венера тоже взобралась.

– У вас и чердак-то не как у людей! – восхитилась она. – У меня там черт ногу сломит. Паутина, пыль. Я туда лет шесть не поднималась.

От маленькой дверцы до противоположной стены лежала ковровая дорожка с залысинами в нескольких местах. В дальнем углу друг на дружке стояли ящики и коробки. Справа – самодельный лежак, покрытый байковым одеялом. Рядом перевернутый деревянный ящик. На нем, на запыленной, когда-то белой, вязанной крючком салфетке стоял крошечный телевизор с выпуклым экраном и длиннющей антенной. Протянута проволока, на которой висела цветная, поеденная солнцем занавеска. Венера вздрогнула, потому что увидела чучело на стуле. Ноги его были бугристые – в старые штаны неравномерно напихали разных тряпок. Куртка, изображающая тело, напротив, хилая.

– Это наш домовой, – пояснила Суфия. – Когда дети не слушались, я говорила, что домовой заберет их на чердак и в дом больше не пустит.

Венера подошла к «домовому». Поправила ему пыльную кепку.

– Еще можно было в перчатки обрезки тканей напихать. Получились бы руки. Или медицинские надуть.

Суфия присела на самодельный лежак:

– Думаешь, это я его сделала? Было у меня время! Это Марат. В тринадцать лет облюбовал себе здесь место. – Суфия похлопала ладонью по одеялу. – До самой зимы не спускался. Как-то раз домового и смастерил. И однажды напугал нас с Резедой. Ох и смеялись мы потом!

Спрятав руки в карманы, медленно прошлась Венера по длинному чердаку. Резкие, но тихие скрипы будто выпрыгивали из-под ее ног. Возле окна Венера остановилась, посмотрела на паутину:

– В детстве жуть как боялась пауков. Потом перестала. Мыши-то страшнее. Теперь и мышей не боюсь. Недавно сплю, слышу – кто-то шуршит. Вышла на кухню, включила свет, а там мышь. Раньше бы на люстру вскочила, закричала на весь поселок… А сейчас… Ну, мышь. – В енера на пятках повернулась к Суфии: – Зачем мы сюда пришли?

Суфия встала, порылась в коробке и достала свой портрет.

– Гляди. Припрятала от Шамиля. Выбросить хотел. – Старушка потянулась за другой коробкой, но не удержала, и много пожелтевших листов высыпалось из нее. – Это рисунки его молодости.

Женщины присели на корточки и стали перебирать их: кувшин на смятом полотенце, яблоки в вазе, детские игрушки на полу, угловатая худая женщина у зеркала… На пол чердака не просто эскизы высыпались. Рассыпалась целая эпоха. Мечта. Жизнь. В которой не было еще ни Суфии, ни детей, ни внуков. Ничего похожего на то, чем жил Шамиль сегодня. Когда он, молодой юноша, набрасывал свои этюды, едва ли думал о том, что много лет никчемной стопкой будут покоиться они в коробке, как в братской могиле. На чердаке дома, который даже не он построил. Суфия подумала, что Шамилю всегда больно жилось на свете. Кто-то ровно проходит свои годы, а кого-то схватит судьба за горло, тряхнет, с ног на голову перевернет все и снова жить велит.