– В часовню можно и не ходить. Но речь и в самом деле идёт о вопросах веры. – Она обернулась к аббату Гюгу, устремившему на неё проницательный взор. Девушка выдержала его взгляд и произнесла, пав перед ним на колени: – Я дала обет невинности, отец мой. Мне следует блюсти его, иначе я рискую спасением своей бессмертной души.

Всё, что последовало за этим, навсегда запечатлелось в памяти Аэлис хороводом бессвязных эпизодов: аббат поглядел на неё, протянул руку для поцелуя, и в его глазах она прочитала великую скорбь; Суйер разразился трескучим и неприятным смехом. Но чего она никогда не могла забыть – так это свирепой гримасы на лице отца, хватающего её железной хваткой за руку выше локтя и волокущего в спальню, которую Суйер предоставил гостям. Беспощадный, не слушая её жалоб, не удостоив её ни единым взглядом и не произнеся не слова, он захлопнул за собой дверь и швырнул её на пол. Аэлис упала рядом с деревянной лежанкой, покрытой соломенным тюфяком и замерла там, скорчившись, в молитвенной позе.

– Не объяснишь ли ты мне, что это значит? – спросил Филипп Сент-Нуарский. Он был взбешён. Дочь выставила его посмешищем перед будущим союзником и бывшим врагом. Нельзя было позволить себе роскоши казаться слабым, и тем более – уступить женщине из собственного рода.

– Говори! – приказал он.

– Мне нечего объяснять. Я решила вручить себя Господу. Я дала обет, не позволяющий мне взойти на брачное ложе ни с одним мужчиной, ибо я супруга Божья. Я так решила. Вот и всё, – сказала Аэлис, не оборачиваясь. Слова её звучали чуть слышно, но твёрдо.

– Нет, не всё: ты здесь ничего не решаешь, – гневно возразил Сент-Нуар. – Ты выйдешь замуж за Ришера Суйерского и станешь хозяйкой этих земель. Такова моя воля.

– Отец, не уговаривайте меня. Моя вера искренна и сильна. Оставьте меня!

Из окна доносились крики и хохот солдат, толпившихся без дела во дворе. Аэлис встала и подошла к отцу. Патриарх изменился в лице, увидев залитые слезами глаза дочери, и на мгновение в его взгляде мелькнула тень понимания.

– Знаю, тебе трудно. Жиль был славным мальчиком, и тебе нелегко смириться с его смертью. Но я также знаю, что ты достойная дочь своего отца и тебе по плечу стать хозяйкой Суйера. Ясно, что тебя охватывает робость при виде этого величественного замка и при мысли, что тебе придётся в нём хозяйничать, но здешние старожилы помогут тебе. Ты будешь самой уважаемой и почитаемой хозяйкой замка в округе. – Он помолчал и, не дождавшись ответа, добавил с явным облегчением, надеясь, что буря миновала: – Наш путь был долгим и утомительным, а я не позаботился о том, чтобы ты отдохнула. Слишком много переживаний за два дня, дочь моя.

– Оставьте меня, – повторила Аэлис упрямо. – Я не ваша. Я супруга Христова.

– Чёрт меня побери! – взревел Сент-Нуар, потеряв терпение. – Неблагодарная! Супруга Христова? А где был Христос, когда Жиль пытался уволочь тебя в пшеничное поле? Или ты только тогда обращаешь взор свой к Животворящему кресту, когда земной супруг – дряхлый беззубый старец? Глупая девчонка!

Аэлис смотрела на него изумлённо. Отец никогда не разговаривал с ней так, будто она одна из непотребных женщин, развлекавших ночами солдатню. В тёмных глазах Сент-Нуара читалось одно только раздражение. Однако он продолжил спокойнее:

– Ты разве не видишь? Мы явно в выигрыше! Старик Суйер протянет от силы несколько лет, ты не успеешь и глазом моргнуть, как станешь вдовой и владелицей его земель. За исключением того, что достанется в наследство его сыну Готье, а я уж позабочусь, чтобы его часть оказалась поменьше. И тогда-то ты будешь вольна делать всё, что тебе заблагорассудится: хочешь – венчайся с Христом, хочешь – с самим папой. Потому что мы, Сент-Нуары станем самыми могущественными и богатыми сеньорами графства Перш. И великие владыки, ставящие на кон корону, будут просить у нас помощи в каждой войне, а мы уж постараемся не остаться внакладе.