Мужики-охотники ухмыльнулись, но переглянулись. У них были приятные лица. У одного бельмо на глазу, но это его не портило.

Они собрали все свое камуфляжное, пропахшее костром и мужицкой свободой, и вышли на следующей станции. Пожелали удачи в охоте. Пожали руки. Дама, а скорее добрая русская женщина, вышла чуть позже, сказав на прощание, что я очень приятный молодой человек. Я помог ей вынести в тамбур ее клетчатые сумки. «Какие милые люди!» – подумал я, оставшись один. Потом молодая парочка. Они не хотели со мной разговаривать. Да и я не хотел. К тому же у них не было глухаря и самогона, жрали они какую-то пластиковую дрянь. Она была вся модная, как печень трески, а у него на концах тонких, как водоросли, пальцев повисли ухоженные ногти, лишенные кутикул. Естественно, это были москвичи. Пялились в окно и даже друг с другом не разговаривали, сцепившись бледными ладошками. Я им мешал. Я пил. Они вышли.

Ближе к Новосибирску в купе вселилась семья. Женщина лет за пятьдесят и почти молодая мать годовалого ребенка с веселыми глазами. Но, несмотря на свой веселый вид, этот слюнявый все время ныл. Мать и дочь ее периодически извинялись за детский шум. Я сказал им, что у моего брата трое и я привык. Старшая мать угостила меня курочкой. Не глухарь, конечно, но тоже вкусно. У разносчика литературы я купил книгу про генерала Ермолова. Цена неприятно удивила, но спорить я не стал. «Эта нация не подлежит перевоспитанию!» – приводилась цитата генерала про чеченский народ. Я с гордостью посмотрел с верхней полки, как мать учит дочь обращаться с дитем. Эта нация тоже не подлежит перевоспитанию, только воспитанию. У Новосибирска за окном медленно шел снег. А на перроне топталась куча ментов-омоновцев. Было утро. ОМОН выборочно кого-то цапал из подъезжающих поездов. Я нервно сглотнул. У моих соседей по купе было много вещей. Я надел очки.

– Давайте помогу, – сообразил я.

– Вот спасибо! – обрадовалась мать матери.

Их никто не встречал. Я вышел из вагона с коляской то ли молодым отцом, то ли младшим братом. Бабы шли с баулами по бокам. Стоящий посередине перрона и мешающий проходу граждан огромный, как закон, омоновец оглядел меня и мою семью и пошел взглядом по другим. Я на него не смотрел. Нельзя смотреть на ментов, особенно им в глаза – они чуют страх. Я проводил семью до метро.

– Извините, мне на наземном.

– Вот спасибо, большое вам спасибо! – сказала мать.

Дочь мне кокетливо улыбнулась.

– До свидания, всего хорошего!

Я поправил очки. Деньги еще копошились в кармане. Я выпил, купив в ларьке. Автозак, тьфу, автовокзал находился недалеко. Мне на автобус до Горно-Алтайска – столицы Алтайского края.

Автовокзал оказался приятным, почти советским загаженным местом. Я купил билет. Ко мне сразу подошел парень с наколотыми перстаками на пальцах, которые он как бы невзначай мне демонстрировал. Недалеко прохаживались менты.

– Ты откуда и куда, чувачок? – спросил меня этот парень с задрипанным лицом и изможденным телом, один его ботинок был порван; менты смотрели на нас.

– Проездом, – ответил я.

– Я тебя не так спросил!

Задрипанный чувствовал себя нагло. Менты смотрели на нас. А у меня две железяки за спиной.

– Короче, заезжий, – цедил театрально через губу задрипанный, виляя пальцами, под ногтями было грязно, – расклад такой…

Его пальцы дергались, как будто перебирали четки, но четки он по ходу пропил. Я внимательно слушал.

– Мы тут на кента собираем, на грев, – он цыкнул зубами.

Я посмотрел на ментов.

– На ментов не смотри, они с нами в связке! – Он подмигнул и снова цыкнул. – Кто из приезжих с нами не делится, при выезде из города из автобуса выходит! А кто и скарба лишается!