Чем дальше на север, тем теплее люди.

Сколько раз нас спасал и ещё спасёт наш Север, который мы проклинаем.

…Люблю разглядывать карты. Всегда открываешь что-то новое, как будто карта при каждом новом взгляде меняется, подобно калейдоскопной картинке.

Хранящаяся у меня карта СССР протёрлась в самом центре, на сгибе. Так выяснилось, что центр нашей страны – Ворогово. Это на Енисее, ниже Красноярска. Москва – давно не центральная Россия: страна разрослась на восток, Москва оказалась на дальнем западе.

Интересно проследить, как расположение столицы влияет на политику. Звучат слова о «развороте на восток», но мы всё равно остаёмся европейской страной, что давно не соответствует ни облику, ни расположению, ни задачам России: столица держит. Есть ощущение, что обе головы нашего орла по-прежнему смотрят на запад – столь же увлечённо, как дети втыкают в гаджеты.

Россия за Уралом – редкие оазисы городов среди горно-таёжной пустыни.

Когда-то периферийная, теперь Сибирь стала настоящей центральной Россией. Это ядерный реактор, родник, стратегический энзэ, хранящий смыслы и понятия. Неслучайно звучат предложения перенести столицу в Сибирь.

Сегодня слово «провинция» предпочитают заменять словом «регионы». Многим кажется, что «провинция» или «периферия» – что-то обидное. Но, во-первых, от использования «регионов» провинция не перестаёт быть провинцией. Во-вторых, не хочется терять старое уютное слово «провинциал» (не «регионалы» же мы). В-третьих, провинциальность бывает разная: одну нужно выдавливать из себя по капле, другую – беречь и культивировать. Эта вторая провинциальность – не пустота, а наполненность.

О существовании Кондопоги мы узнали после межнациональной поножовщины. О существовании Краснокаменска – после отправки туда по этапу зэка Михаила Ходорковского. О существовании Светлогорья – после остановки вольфрамового комбината. О существовании Териберки – после фильма Звягинцева «Левиафан»…

Страна подобна человеку, не подозревающему о наличии того или иного органа, пока этот орган не заболит. Когда болит, забывшаяся страна начинает заново узнавать саму себя, вспоминать о том, что есть в ней и такие места – разные, интересные, замечательные. Что не только в столицах и даже не только в городах живут люди. Что у этих нестоличных людей не только такое же тело, но такая же душа, такие же мысли, чувства.

Раньше за расширение географических представлений отвечала литература. Сегодня она переместилась на периферию, перестав быть полем всеобщего интереса. Кино, оставшись искусством более или менее массовым, слишком привязано к столицам: Владивосток снимают в Севастополе, чукотскую тундру – в сибирской тайге[3]. Российское общество знакомят с периферийными территориями информагентства. Чаще всего новости – негативные: таковы законы журналистики. А дальше включается великий и могучий интернет с очередями комментов, шрапнелью лайков и разрывами перепостов. Жаль, конечно, что где-то должно взорваться, чтобы страна узнала о себе, но хоть так…

Между Москвой и Берлином – меньше двух тысяч километров. «Пол-Европы прошагали, пол-Земли…» – а это примерно как от Владивостока до Благовещенска, которые издалека кажутся соседями. К тому же Москва и Берлин связаны заселёнными и густо пронизанными дорогами землями. С учётом реальной преодолимости это расстояние можно снабдить уменьшающим коэффициентом, а на Дальнем Востоке применять повышающий. Но «от Москвы до Берлина» – звучит, а «от Владивостока до Благовещенска» – нет, не звучит.

Владивосток и Хабаровск считаются городами соседними. Между ними меньше восьмисот километров; по местным меркам – рядом. До Петропавловска-Камчатского от Владивостока – две тысячи с лишним, до Анадыря – три тысячи семьсот… Есть у нас такие края, откуда не то что Магадан – даже Сусуман кажется центром цивилизации.