И в этот момент в струги полетели камни! С диким воплями выскочили таившиеся в камышах широкоплечие приземистые зверолюди – менквы, их было, верно, с сотню, а если и меньше, то не на много.

Многие казаки тут же полегли с раздробленными черепами, кто-то упал в воду; менквы бросились к несчастным, плотоядно урча и расталкивая друг друга, вытаскивали упавших на берег, дробили осколками камней черепа, высасывая вкусный мозг.

– Назад! Назад, парни! – что есть силы закричал Силантий. – Отходим!

Ватажники вспенили веслами волны… И в этот момент из камышей выскочили приземистые трехроги, бросились в холодную воду, перекрывая стругам отход.

– Ах ты ж, сволочина! – перекрестясь, Афоня Спаси Господи что есть силы треснул веслом по плоской башке ящера.

Весло с треском переломилось, а гнусная тупая зверюга даже не почувствовала удара, еще бы, с таким-то костяным лбом! Правда, засопела, махнула хвостищем – низкий борт «Святой Троицы» разлетелся в щепки!

А со всех сторон – безостановочно – в ватажников летели камни, и тупые злобные менквы уже лезли на корабли, тяжело переваливаясь через борта. Отражая натиск, казаки похватали копья и сабли, и волны покраснели от крови врагов. Однако зверолюди все лезли, упрямо и тупо, будто их кто-то гнал, а плоскорылые трехроги деловито долбили хвостищами струги.

– Колдуны! – полоснув саблею очередного менква, выругался Силантий Андреев. – Их рук дело… А ну-ка, Афоня – молись!

Поднявшись в воде, пономарь выставил вперед крест и бесстрашно пошел на врагов:

– Во Иордане крещащуся тебе, Господи! Троическое явися поклонение, родителев бо глас свидетельствоваше тебе! Изыдьте, изыдьте, демоны мерзкие, прочь, говорю вам, прочь!

Менквы озадаченно остановились, завыли, словно бы вдруг напоролись на какое-то препятствие… но тут же обошли Афоню стороной, бросившись к тонущим стругам.

Енко Малныче – еще довольно молодой, лет тридцати – мужчина, стройный, с красивым, слегка скуластым лицом и надменным взглядом, прислонясь к кривой сосне, к чему-то прислушался и, скривив тонкие губы в улыбке, погладил по холке странное существо, чем-то напоминавшее ужасного зубастого дракона о двух мощных ногах, только гораздо меньшее по размерам – в два человеческих роста длиной. Кроме того, голова существа явно отличалась от драконьей, заканчиваясь каким-то подобием клюва, а на макушке имелся круглый костяной вырост, очень похожий на шлем, такой, что никакой удар не страшен. Судя по клюву, зверь сей питался травой, в крайнем случае яйцами, змеями да личинками, хотя вид имел вполне себе устрашающий, грозный.

На мощном крупе животного, ближе к шее, было укреплено седло, с прекрасно выделанной кожаной упряжью, щедро украшенной золотыми подвесками и разноцветными перьями птиц.

– Нет, Ноляко-нэ-я, эти люди пришли вовсе не за нами, – усмехнулся мужчина. – Не ради нас пригнали тупоголовых менквов, не ради нас притащили трехрогов – по сути, на смерть. Я вижу, и ты мерзнешь, Ноляко? А ведь, между прочим, сейчас лето.

Порыв холодного, налетевшего с моря, ветра качнул ветки сосны, осыпав старой хвоею Енко Малныче и его хвостатого спутника.

– Да, вообще-то не жарко, – поежился Енко. – Даже в малице холодновато. Пожалуй, ты прав, Ноляко, – нужно пробираться поближе к нашей земле, к теплому солнышку. Что ты сказал? Давно пора? Без тебя знаю, что пора. Однако – как же обереги, заклятье? Их установили самые сильные колдуны сир-тя, члены Великого Седэя. Ты, я надеюсь, помнишь, как мы там едва не сгинули, когда только попытались пройти. Увы! О, Праматерь Неве-Хеге! Помогла б хоть чем бедным изгоям, а? А я б тебе за это хорошую жертву принес – мухоморы… Любишь мухоморы, Праматерь? Знаю, что любишь… Жрица твоя, старая Эрвя-пухуця – любила. Такой смешной делалась, глупой… старая шлюха!