– Гранки? Это как же понимать, а? – звякнул котелком старший.

– Ну, значит… первые… контрольные отпечатки, правильно ли все, как я только что прочел.

– А-а… – протянул понимающе старший и загасил лампу.

За окнами уже светило солнце, было слышно как с крыши срывались оттаявшие сосульки. Как порывами теплого ветра, весна отогревала зимнюю природу.

– Да, сейчас не все знают, что эти стихи любил лейтенант Шмидт.

– А ты откуда знаешь, поэт? – недоверчиво воззрился на Бендера старший погранзащитник.

– Знаю, от его детей Коли и Васи, – не моргнув глазом, пояснил Остап. И чтобы не дать стражам границы задавать уточняющие вопросы, поторопился сказать: – Я с ними дружу. Хорошие товарищи, настоящие сыны своего отца-героя. Они ездят по городам, рассказывают о своем отце, как он поднял восстание, собирают пожертвования на памятник лейтенанту Шмидту…

Объяснение Бендера произвело благоприятное впечатление на стражей границы. Некоторое время они молчали, затем Сидоров тихо не смело спросил:

– Иван Акимович, а может и нам сколько-нибудь на памятник?

– Можно. И вот что, Сидоров, улик у задержанного нет, нарушение одно – был в погранзоне. – И взглянул на необутую ногу Остапа, сочувствующе отметил: – Сам пострадал, видать… Художник-поэт дружит с детьми лейтенанта Шмидта, – почесал затылок он. – Отпустим? Пусть идет, едри его корень. И без него хлопот не оббираешься… Но чтобы газету прислал! – строго предупредил он Бендера.

– И адрес, куда деньги послать на памятник лейтенанту Шмидту, – добавил Сидоров.

– Клянусь, клянусь, дорогие товарищи! – ожил великий выдумщик, не веря, что его вот-вот отпустят. Не во сне ли это?

– Сидоров, дай ему на ногу что-нибудь. Пока доберется, нога и окоченеет у поэта.

– Благодарю, благодарю, дорогие товарищи, ах, как я вам благодарен! – рассыпался в жарких словах не вышедший в графа Монте-Кристо.

– Стихи пришли, понял? – строго погрозил пальцем Бендеру старший, уходя. – И адрес…

– Пришлю, непременно пришлю, уважаемый служитель границы.

– И адрес…

– Идем, что-то на ногу дам, – скомандовал Сидоров. – Да и прикроешься чем-нибудь.

Вскоре бывший миллионер-одиночка шел от погранпоста у приднестровских плавней к проезжему тракту, стремясь как можно быстрее достичь его и устроиться на какой-нибудь попутный транспорт.

Одна нога Остапа была в сапоге, другая в изношенном войлочном опорке. Голову прикрывала замусоленная армейская фуражка с оторванным козырьком, а фигуру великого комбинатора согревала старая попона, пропахшая конским потом и навозом.

Когда Бендер добрался до большака, то быстрее зашагал в сторону, откуда он еще вчера, тяжело нагруженный золотом, прибыл поближе к румынской границе.

Недлинный мартовский день уже шагнул за полдень. То, что расквасилось под лучами солнца, снова затягивалось узорчатой ледяной корочкой. Дорога была пустынна. Ни в его сторону, ни на встречу никто не шел и не ехал. И только в небе проплывал курлыкающий косяк журавлей, который Остап проводил взглядом, пока стая не скрылась из виду.

Остап не шел, а брел уже более часа, когда впереди послышалось громкое тарахтенье и он увидел – навстречу ему с хвостом сизого дыма катится, подпрыгивая, автомобиль. И когда машина приблизилась, Бендер узнал в ней до боли знакомую ему «Антилопу». Он замахал руками, как утопающий, увидев спасательный корабль.

– Адам! Адам! – заорал он, видя за рулем кожаную куртку Козлевича.

Но Адам Казимирович зазвенел колокольчиком, что означало: «Берегись» и, свернув к обочине, проехал мимо.

– Адам! Адам! – понесся рысью великий комбинатор за автомобилем.

Козлевич сквозь тарахтенье мотора услышал голос бывшего председателя конторы «Рога и копыта». Он уменьшил выпуск сизой гари из своего «лорен-дитриха» и остановился. Вышел из машины и с удивлением, на какое он только был способен, смотрел на странного путника, в котором узнал своего бывшего командора.