Дверь открыла худенькая маленькая женщина, в которой с трудом можно было узнать прежнюю тётю Дусю – мать Мити. Увидев гостя, она всплеснула руками и, не успев пригласить в дом, тихо и горестно зарыдала на груди у Николая. Затем появился Митин отец, тоже постаревший и изменившийся до неузнаваемости. Николай без слов понял всё. «Ну вот, – подумал он, – меня никто не ждёт, а я вернулся. Митю ждут и отец, и мать…»

Угостив гостя морковным чаем с сахарином и без конца расспрашивая про ранение, хозяева ни слова не проронили о сыне, как будто боялись коснуться свежей раны. Николай, сразу понявший это, держался от расспросов. Потчуя нехитрым угощением, сами старики к продуктам, которые гость вывалил из своего мешка, так и не притронулись.

– Тебе поправляться надо, Коленька, а мы уж как – нибудь. Много ли нам надо, старикам, – шептала тётя Дуся, порываясь вернуть провиант.

– Забери, Коля, – требовательным тоном вторил жене дядя Женя.

Наконец дело было улажено: всё – пополам.

Гостя уложили спать в комнате сына. Николай учился

в училище вместе с Митей и не раз ночевал тут. На этой самой кровати, с этими же крашеными шарами на железных спинках, с теми же лебедями на старом коврике, всё так же висевшем на стене. «Как долго живут вещи, – подумал он, – и после смерти хозяина они продолжают жить своей привычной жизнью».

– Можно к тебе, Коля, – тихо спросил Митин отец и, не дожидаясь ответа, присел на кровать.

– Уложил Дусю. Капель дал. Уснула, – доложил он. – Она теперь почти не спит. И не плачет. А тебя увидела

и заплакала. Это хорошо! Лучше, чем молчать. От молчания сердце каменеет. Про Митю старается не говорить, даже со мной. Два месяца, как получили похоронку…

Где погиб, как, не знаем… Только: «Погиб, похоронен на поле боя». Как ты думаешь? Что это значит? Другим пишут: «Пал смертью храбрых». А нам только «погиб».

– Ничего это не значит! Просто много похоронок писать пришлось в этот день, написали, как короче. Может, спешили почту отослать вовремя, может, нового боя ждали. Знаете, дядя Женя, на фронте ко всему привыкаешь,

и к смерти тоже.

– Я понимаю, понимаю! Война! А нам – то как единственного сына потерять? Эта бумага – всё, что от Мити осталось! Даже могилки нет!

– Могилку найдём! Я обещаю! Номер полевой почты есть, номер части есть, когда погиб, знаем. После войны запрос в военкомат сделаем, всё узнаем! А что он в последних письмах писал? Говорил, где воевал?

– Нет, ничего не знаем, ничего не писал. Всё успокаивал, мол, всё у меня хорошо, скоро фашистов погоним. Он

у нас, сам знаешь, молчун. Много не разговорится.

– Знаю.

– А тебе он ни разу не написал с фронта?

– Не написал. Адреса полевой почты ни он, ни я не знали. Надо было бы мне вам написать, узнать его адрес…

– Надо было, – как эхо, повторил старик. – Ну ладно, сынок, спи. Спасибо, успокоил нас! А то всякое в голову лезет… Мы с матерью друг другу не говорим об этом, но думаем. И я, и она…

Вот такими были они, Митины родители. Такая закваска была у погибшего друга…

Спать не получилось. За стенкой ворочался и вздыхал дядя Женя, а Николая, вновь оказавшегося в доме, где его всегда принимали как родного, захлестнули воспоминания.

С Митей он познакомился, когда поступал в педучилище. Подружились. Жили в одной комнате. Если бы не друг, жизнь Николая в те годы была бы еще тяжелее. Все продукты, привезённые из дома, Митя всегда делил поровну. Несколько раз Коля гостил в этом доме и, несмотря на стеснительный характер, не чувствовал себя тут чужим. После окончания училища Митя поступил в институт, Николай поступить не смог: документы «завернули» в райкоме. В армию ушли в один год. Одного определили в танковые войска, другой стал артиллеристом. Расставшись, часто писали друг другу. Потом началась война, разделившая жизнь одного на «до» и «после» и забравшая жизнь другого…