Я остался безгласный и неподвижный перед этими нищенскими останками, перед этим страшным закатом человеческой плоти.

Трудно выйти из ночи забвения, собрать мысли воедино, чтобы найти магическое измерение немыслимого.

К тому же я не имел досуга наблюдать эту сцену, достойную кисти старого мастера, изображавшего тщету всего земного; не мог также оценить ее значения для собственной судьбы. Труба зазвенела снова, и отголоски долго перекатывались в утренней тишине.

Я попытался сколь возможно привести себя в порядок, осторожно снял несколько женских волос, запутавшихся за форменную пуговицу, и спустился в холл, стараясь держаться прямо и официально.

От меня исходил запах постели, пота, любви и смерти.

Внизу – никого. Пустота и заброшенность. Единственный след вчерашнего вторжения – кусок навоза, раздавленный на черном мраморном круге. За две три минуты ожидания так никто и не пришел. Когда я появился на пороге, ординарец подбежал ко мне с флягой и котелком горячего кофе. После нескольких глотков вернулось ощущение реального мира, реального в противоположность тем мирам, которые обрушиваются в Лету навсегда.

Эскадрон строился в парке под командой Людвига. Приказ был получен. Я спустился к лужайке, потрепал холку уже оседланной лошади и напоследок оглядел замок. Серые стены, черепичные кровли, истерзанные градом и солнцем, коньки крыши, обвитые плющом. Полуоткрытая входная дверь, а там, наверху, распахнутый ставень – окно комнаты, где я провел ночь.

И вдруг в этом окне показался тот самый мстительный старик, который вчера утром едва не превратил меня в поджигателя. Он сделал вид, будто прицеливается из ружья. Он целился в меня и послал в меня воображаемую пулю. И вдруг в голову пришла догадка касательно всех этих странных инцидентов: «Все это произойдет со мной в ближайшем будущем». Сомнений нет: столько знаков не может обмануть.

Я приподнялся в стременах и окинул взглядом эскадрон. Потом отдал приказ выступать.

Радость утоления дикого инстинкта несравненно более интенсивна, нежели удовольствие от удовлетворения инстинкта укрощенного.

Зигмунд Фрейд

Сабине надлежало пересечь парк два раза в день после полудня. Не по всей длине, а наискосок: вход со стороны аллеи каштанов, выход – к памятнику капрала Муратори. Она делала это регулярно с понедельника по пятницу, согласно английскому регламенту променада. Пересекала парк и возвращалась той же дорогой.

В принципе она могла пройти аналогичное расстояние, обогнув парк по дуге, но предпочитала углубиться в маленькую лощину, поросшую густыми деревьями, – бывшее приватное владение, рассеченное на куски: муниципалитет отобрал последние гектары в пользу зеленой зоны.

Дорожки, посыпанные гравием, содержались в идеальном порядке. Когда после грозы на территории оставались ямки и выбоины, а к тому же проступали известковые породы, служители быстро все налаживали. На некоторые лужайки запрещался доступ собакам. На скамейках, как водится, дневными часами болтали пенсионеры, а вечером ласкались влюбленные. Словом, вполне банальный городской парк. К деревьям были привешены опознавательные желтые таблички: «Береза – Betulla», «Клен – Acer», «Ясень – Fraxinus»… Урны для мусора, сарай для инструментов, потайные уголки за высокими кустами, где маленькие девочки могли спокойно делать пипи… Все как полагается.

Но однажды прознали, что на какую-то женщину вечером напали. Сабине предложили изменить курс. «По крайней мере, если хочешь гулять по-прежнему, – прибавил отец, смеясь, – не забудь захватить большой нож».

Неосторожные слова. Сабина много дней размышляла над ними, поскольку пришлось теперь огибать парк, а ей хотелось совершать привычную прогулку. Случай с нападением не столько ее напугал, сколько заинтриговал. Что могло произойти с этой женщиной, которую она принимала скорее за дуру, чем за несчастливицу? Украли сумку? Ударили? Раздели, расцарапали физиономию или что-нибудь еще похуже? Сабина тщетно приставала к матери и служанке.