Мать стояла у газовой плиты.

– Ну сколько можно тебя звать!

Раскрасневшаяся, с капельками пота над верхней губой и влажно блестевшим от испарины лбом. Пояс кухонного передника подчёркивает высокую полную грудь и одновременно – широкие, крепкие бёдра. Сильные ноги уверенно держат это тело на земле. Через плечо – кухонное полотенце.

– Садись. Ешь.

На столе сковорода жареной картошки с ранними грибами, ржаной душистый хлеб горкой на глиняной тарелочке и стакан молока, запотевший, только что из холодильника.

Жареная картошка с грибами и молоко. Что может быть вкуснее!

– Мам, а ты?

– Я пока жарила, напробовалась. Ешь. Остынет.

Хорошо у мамы!

Наевшись от пуза, сказав спасибо и чмокнув мать в щёку (ну, ладно, ладно!) – поплелась в спальню. Грохнулась там на кровать и мгновенно уснула…

…Проснулась от странной тишины в квартире. Встала, на цыпочках вышла в проходную комнату и увидела спящую мать. Та лежала на диване, не укрывшись, положив ноги на высокую подушку – сразу после рождения дочери заработала тромбофлебит, отправившись в жуткий декабрьский мороз к портнихе примерять платье к Новому году.

«Пусть спит».

Снова вернулась в комнату и начала собираться на встречу с подружками. Но спустя несколько минут услышала, как её зовёт мама. Вошла в комнату.

Мама сидела на диване, бодрая и подтянутая, как будто только что не спала глубоким сном.

– Ты куда?

– С девчонками договорились встретиться.

– Не успела приехать, уже бежишь сломя голову!

– Мам, ну мам… Не сердись! Не будешь?

Мать ничего не ответила, только махнула рукой.

– Ну, всё, мамуля. Я побежала, опаздываю.

Она пронеслась через комнату в прихожую, глянула ещё раз в зеркало.

«Хороша! Ну хороша же!» – порадовалась сама за себя.

Ярко-синее, в фантастических узорах, облегающее фигуру платье из струящегося по телу ацетатного шёлка, с широким, собранным кулиской на тонком запястье рукавом, белые туфельки на невысоком каблучке и белая сумочка через плечо. Тёмно-каштановые волнистые волосы в модной стрижке, «стрелки» в уголках серо-синих глаз. И губы. Полные, яркие, смеющиеся.

«Ну ведь и вправду хороша! А он пусть страдает! Ни за что первая не подойду!»

Так, вздёргивая себя и стремясь освободиться от жуткого волнения, которое испытывала только от одной мысли о встрече с ним, она уже собралась открыть входную дверь, как услышала:

– Смотри, чтобы в одиннадцать дома была!

Ох, эта мама.

– Мамочка, я же не маленькая. Погуляем с девчонками. Потом на танцы пойдём. Давно ведь не виделись.

– Сказала – в одиннадцать! И смотри, держи себя в руках!

– Мама, ты о чём?

Она вернулась в комнату. Что-то в голосе матери, во всей её манере говорить, напрягло и почему-то испугало.

– А ни о чём. Просто позже одиннадцати не задерживайся. Нагуляешься ещё.

– Ладно, ладно, мамуля! Я побежала!

Снова этот страх! Ничего же не произошло!

Она выскочила из дома, по пути нюхнув ярко-красные георгины на клумбе Иды Соломоновны, учительницы младших классов, живущей в доме напротив. Сама же Ида Соломоновна стояла у своего подъезда и разговаривала с Надеждой Петровной, соседкой со второго этажа. Они обе приветливо кивнули ей, но тоже не заговорили, не спросили ни о чём, как прежде, зато их взгляды она чувствовала на себе, пока не повернула за угол.

«Странно…»

…Ещё издали она увидела разноцветную группку своих подружек. Стояли кучкой и о чём-то оживлённо говорили. Оживление было каким-то нерадостным. Скорее, они выглядели растерянными.

Катя – миниатюрная, узкокостная, с чуть кривоватыми ногами, которые совсем не портят её фигурку. Всегда спокойная, рассудительная. Одета скромно и неярко. Зато глаза – кошачьи! Зелёные, раскосые. Полный атас! Волнистые волосы не нуждаются в особом уходе.