– Налейте мне водки, мой друг, – попросил его Одобеску. – Помянем мою безмятежную старость.
– Вы прекрасный отец, – попытался поддержать его Миша. – Поверьте! Мне есть, с чем сравнивать.
– Увы! – помрачнел Георгий Константинович. – Нельзя завидовать мертвым, но, похоже, ваш отец оказался на порядок прозорливее меня. Я это вижу.
– Это не так!
– Это так, – Одобеску опрокинул налитую рюмку, отвел руку Глаши с нанизанным на вилку куском селедки. – Простите меня, Миша. За испорченный вечер. За дочь. Право, хотел, как лучше. Старался. Зря.
– Не зря, – выкрикнул гость, не зная, что предпринять для того, чтобы хоть как-то успокоить хозяина дома. – Я сейчас! Буквально пять минут. Найду и приведу.
– Приведите ее, Миша, – всхлипнула Глаша. – Ночь на дворе. А она девушка.
Георгий Константинович не сказал ни слова. И только когда хлопнула за Коротичем дверь, подцепил колечко пропитанного подсолнечным маслом лука и задумчиво отправил его себе в рот.
В последнее время праздники в его семье перестали получаться. И что странно, размышлял про себя барон Одобеску, всегда по одной и той же причине – Аурика. Даже будучи, по выражению Глаши, «поперечной девочкой», она доставляла ему гораздо меньше хлопот: по пальцам можно было пересчитать какие-то оставшиеся в памяти крупные ссоры. Зато в прошедшем году! Дня не проходило, чтобы Золотинка хоть что-нибудь да не выкинула. Как с цепи сорвалась!
– Замуж ей надо! – в унисон хозяйским мыслям произнесла Глаша и поставила перед Георгием Константиновичем чистую тарелку.
– Не хочу, – ответил он ей. И тоже получилось двусмысленно: то ли чистой тарелки не хочу, то ли дочернего замужества.
– Бесится она, – непривычно резко для себя определила помощница Одобеску и села рядом с хозяином, подперев рукою щеку.
– Вижу, – безропотно признал Одобеску. – А мне что делать? Ты знаешь, сколько мне лет?
– Знаю, – Глаша прильнула к Георгию Константиновичу. – Да сколько б ни было! Все ваши.
– Ты не понимаешь! Ты не понимаешь, что такое единственная дочь, единственное любимое дитя!
– Так откуда ж? – моментально согласилась женщина. – Своих-то у меня отродясь не было.
Георгий Константинович почувствовал, что допустил бестактность, и поцеловал Глашу в висок:
Конец ознакомительного фрагмента.