Находясь вне своих близких, иностранец часто впадает в некий коллапс, анабиоз – многие из здешних знакомых, особенно мужчин, говорили мне, что им хорошо в одиночестве, и они не нуждаются больше в подруге или жене. Человек становится эмоционально холоднее, отстраненнее, недоверчивее. Некоторые, непрерывно работая, стараются вообще не осознавать своей потребности в общении. Человек урабатывается так, что единственными его желаниями становятся еда и сон. У других это не получается. Они лихорадочно пытаются найти себе близкого человека, а если находят, попадают в слишком большую зависимость от него.

В таких непростых условиях сложился и наш бермудский треугольник.

С Кимико и Романом мы сближались одновременно, и незаметно стали не разлей вода. Между нами с ним была разница в возрасте (а ведь даже коровы стремятся к дружбе со сверстниками), пол (который в этом случае лишь усугубляет дело), конфликт провинции со столицей и много прочего. Между нами с Кимико кроме разницы в возрасте (уже поменьше), были культурный и языковой барьеры – поначалу ведь и мой английский был на нуле. Кимико создавала мой космос, она была демиургом, богиней, сотворяющей мир и называющей его. Она учила меня всему, преисполненная мексиканской теплоты и японской ответственности. Её интуиция – полукровки-кентавра, полуяпонки-полумексиканки, была фантастической. Ещё не понимая ничего, я уже почувствовала её ангельскую природу. Она у нас стала ангелом. (А Вероник, француженка вслед за этим – демоном). Сразу же я почувствовала и возможность их любви с Романом – в шутку упомянула свадьбу. А слово-то не воробей. Все, о чем мы в то время мечтали, становилось нашей реальностью. Так и мотив свадьбы стал витать над ними сначала сам по себе (у Романа ещё была тогда девушка) – как аромат пионов и роз над селеньем, как песня с припевом Liu-liu-de2, а потом слетел на них в одну лунную ночь, грянулся об землю и обернулся сакраментальным вопросом: быть или не быть?

В июле Кимико уехала. Она прихватила с собой Романа, но лишь на лето. Иногда ангел к нам и теперь слетает. Или мы куда-то слетаемся вместе с ангелом. Например, в Гонконг. Когда мы снова сиротеем, оставшись без Кимико, мы депрессируем, впадаем в иллюзии и съезжаем с катушек.

Депрессируем мы по отдельности. Роман пьет отдельно от меня текилу, обрастает отдельно от меня щетиной и читает отдельно от меня экзотические словари. Иногда по вечерам его депрессия требует жертвы. Ливень больной рефлексии, черной, как чернила, полной фантазмов и провокативных заявлений, обрушивается по скайпу на нашего ангела. Если её хрупкие плечики не выдерживают: мы расстались! расстались! расстались! – всхлипывает она, – я не хочу больше видеть человека, который заставляет меня плакать, – тогда он звонит мне, уже довольно разумный, подрастеряв часть своего демонизма.

Иногда же настает час истины, и мы с Романом помогаем друг другу избавляться от иллюзий – а избавившись уже от них, красивые и новые, съезжаем с катушек. Конечно, это хорошо делать вместе. То есть совпасть в своей трезвости относительно жизни и опьянеть затем в компании друг друга самым натуральным образом.

Опьянение бывает спонтанным и весьма неумеренным. Усугубляется оно в последнее время хулиганским и довольно опасным катанием в этом состоянии на велосипедах. Выглядит это так. Роман, проспавшись после трудовых будней, звонит мне и безо всякой прелюдии сходу возмущается тем, что мы в такую прекрасную погоду (уровень смога минимальный) не гуляем и не занимаемся спортом. Я, проспавшись ещё не настолько (у меня на один будень больше), вяло с ним соглашаюсь. Спорт – это ж классно. Затем мы, по отдельности и потом вместе, возимся еще полдня, сокрушаясь, что солнце заходит, и в полной темноте, наконец выдвигаемся. На велосипедах. Совещаясь: до или после. Или во время.