Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую и голосом то же передаю, и уж как быть, не знаю, глаз от струн не подыму… Как вдруг, слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он рукой за голову схватился, как ребеночек плачет… Кинулся к нему Павел Войнович (друг поэта П. В. Нащокин. – М. К.): «Что с тобой, что с тобой, Пушкин?» – «Ах, говорит, – эта ее песня всю мне внутрь перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!..» И недолго он после того оставался тут, уехал, ни с кем не простился…
«В табор! К цыганам! Гони!..»
Новый, XIX век ознаменовался повальной цыганоманией среди просвещенной публики.
«…Во дворцах аристократов, в усадьбах помещиков, домах потомственных дворян распевали цыганские романсы, песни. Одеваясь под цыган, учились плясать как цыгане, играть на гитаре. Семиструнная гитара стала любимым инструментом почти в каждой семье… После 1812 года в Москве вошли в моду парадные обеды в трактирах, на которые обязательно приглашался хор цыган, – рассказывает патриарх цыганской культуры И. И. Ром-Лебедев. – Это было очень красивое зрелище: цыганки приходили празднично одетые, в расшитых золотом шалях, пристегнутых к одному плечу, в монистах и серьгах из мелких золотых монет. И плясали и пели с огромным воодушевлением».
В конце XVIII века в «Сборнике русских простых песен с нотами» Трутовского, дополненном Львовым и Иваном Прачем, помимо русских народных песен впервые в отдельный раздел были вынесены песни цыганские.
Какие песни звучали в первом московском цыганском хоре? Все те же русские «Во поле береза стояла», «Ах вы, сени, мои сени», «Из-под дуба, из-под вяза» и т. п. Авторы сборника писали: «Песни сии, также русскими сочиненные, переменили название свое и образ своего напева по причине употребления их нашими цыганами, которые придают им пением своим такой живой наряд, в котором они весьма отличны от русских и для скорой пантомимной пляски стали несравненно оных удобнее, будучи и для голоса лучше многих простонародных. В них более прочих мелодии, более веселости…»
Тройка у ресторана «Эльдорадо» в Москве
К 1820-м годам открываются первые трактиры и рестораны, где вечерами чаруют слух гостей плачем скрипки и услаждают взор жаркой пляской.
Обладатели первейших в империи фамилий любят на борзой тройке умчаться ночью в табор[5], где богатым гостям всегда рады и готовы петь и плясать с ними хоть до рассвета.
Так со знанием дела написал Алексей Николаевич Апухтин в 1873 году в посвященном А. И. Гончарову стихотворении «О цыганах».
Наследники миллионных состояний кидали под ноги Стешам и Грушенькам пачки ассигнаций. Смуглянки, сверкая агатовыми очами, угощали прибывших шампанским. За каждый бокал, каждую песню и каждый танец полагалось платить отдельно.
В зарисовках сцен купеческого быта писателя Горбунова находим выразительные строчки о лихом кутеже:
Хор цыган во время ярмарки в Харькове. Гравюра Л. Серякова. 1871
Вот она, жизнь-то моя! Капиталу много, а тоски и еще больше!
Кабы в этом разе цыганов не было – помирать бы пришлось. Фараоны в линию! Конокрады по местам!
…Как чумовой бросился в Грузины, да две недели без просыпу там и орудовал. От коньяку шею свело!.. Два протокола составили! В тюрьме сидел за безобразие! В сером пальто ходил! Одно только таперича и осталось: фараоны в линию! Конокрады по местам!