– Так я не один…

– Не по́нила… А с кем?

– Так с Сашкой же, хозяином твоим, да с Шандором, с Витькой, с Ванькой…

Тётка замерла на месте.

– Ты чего? Ты о чём, Бэнг? – настороженно спросила она, не поворачиваясь в его сторону. А потом с ещё большей осторожностью практически выдавила из своего, не только пересохшего, но теперь ещё и пережатого горла: – Ты видел их?

– А как же? Вон же они – и сейчас здесь!

Тётка обернулась и увидела, что Бэнг указывал в зал через арку, туда, где на стене вновь были повешены портреты её умерших мужа и сыновей. Те портреты, которые она когда-то сняла и забросила в кладовку. Кладовку обнесли бывшие постояльцы под чистую. Портреты исчезли тоже, что не просто не расстроило Тётку, наоборот, позволило вздохнуть с облегчением, так как выкинуть у неё не поднималась рука, но и видеть их она не могла. Но вот, они снова висели на стене.

– Ты где их взял, вихор? Кто тебя просил их вешать на стену? – хозяйка дома раздраженно закричала – И тут свои грязные ручонки приложил! Чтоб ты сдох, дурак никчёмный!

– Я не вешал! Больно надо! Пришёл – висели уже! – забубнил себе под нос Бэнг.

– Ничего-то ты не трогал… – махнула рукой Тётка, отворачиваясь в сторону.

Но именно эта фраза, сказанная больше для себя, чем для него, без обвинений и даже без ругательств, свойственных Тётке, вдруг внезапно вывела Бэнга из себя. Глаза его налились кровью, и он заорал во всё горло:

– Я не пил твою водку, старая дура! Тебе что, не понятно? Я не пил! – изо рта его брызнула слюна и по взгляду стало понятно, что он не в себе. Такой может броситься и сделать всё, что угодно. Именно в таком же порыве ярости шесть лет назад Бэнг жестоко убил свою мать Земфиру за то, что та якобы не оставила ему выпить, после чего был признан невменяемым и провёл шесть лет в психиатрической лечебнице. Но во взгляде Тётки не появилось ни капли страха. Она поднялась с ящика, засучивая рукава, и тоном, полным сдержанного гнева, произнесла:

– Ты что это, рупуч, на меня орать будешь? В моём же доме? Ну-ка пасть свою закрыл и вышел вон отсюда! – она обвела взглядом валявшийся под ногами хлам, подыскивая чем можно ударить, но на полу лежали только пара ящиков из кухонного гарнитура, какая-то сырая, полусгнившая одежда в углу, доска, отломанная от пола в прихожей, которая была вне пределов досягаемости, и лишь на столе лежала мокрая и вонючая тряпка.

– Сколько ты ходил в этот дом раньше? Ел, пил, а сейчас на меня рот открываешь свой вонючий? Пошёл вон, я сказала! – и с этими словами Тётка схватила тряпку и бросилась на Бэнга. Тот закрылся от неё руками. Вся его ярость улетучилась в один миг:

– Не надо, Тётка, не надо, прости, Тётка! – снова неуверенным, заикающимся голосом заговорил Бэнг. Она несколько раз хлестанула его тряпкой по рукам и успокоилась:

– Ладно, Бэнг, – остывшим тоном ответила она и бросила тряпку на пол, – Пойду домой, ты, если хочешь, можешь оставаться тут.

– А ты разве не тут живёшь? – удивлённо спросил Бэнг.

– Ой, Дэвла (Дэвла цыг. – Господи.)! Ты что ещё не понял? Конечно, нет! Я уже давно в квартире живу!

– А здесь почему не живёшь? Хороший дом…

– Чего хорошего? В стене дыра. – задумчиво сказала Тётка, – Стреляют иногда. То одни, то другие, то третьи. Того и гляди разнесут всё, вместе с моей головой. Да что там моя голова… Уж наверное и пора бы… – Медленно направляясь к выходу из дома, сказала цыганка.

– Да, может, и пора. – неожиданно резанул слух ответ Бэнга. Тётка не поняла, что он этим хотел сказать. Остановилась, обернулась и подозрительно посмотрела на цыгана. Впрочем, его вид сразу развеял все подозрения в сознательном ответе. «Дурак сам не понимает, чего несёт!» – подумала Тётка и побрела прочь.