А наутро прямо на крыльце он обнаружил привязанную к палке записку. Прочитав странные каракули, будто нацарапанные ребенком, он пробурчал: «Ну и придурки! Вот кому нехрен робы́ты!»

В голове же шумело, как после похмелья, и почему-то тряслись ноги. Он присел на ступеньки. Сил почти не было. Его даже слегка тошнило, и ему хотелось спать. Но еще больше хотелось спрятаться – спрятаться от того, что его окружало за пределами дома. И этому непонятному желанию не находилось объяснений.

Что-то тревожное висело в самом воздухе. Наверное, из-за этого все казалось в это утро странным. И подброшенная записка, и валявшееся посреди двора сено, и перекошенная собачья будка.

Павел окликнул своего четвероногого друга. Но цепь не пошевелилась.

С трудом поднявшись, он подошел к будке и заглянул туда. Грома там не было. У задней стенки – вернее, там, где она должна была быть – в груде окровавленных щепок лежал порванный кожаный ошейник. Не успев оценить весь абсурд увиденного, Павел подумал, что силенок для такого собаке не хватило бы. Тогда волк? Но в этих краях их не видели уже лет пятнадцать.

Посмотрев по сторонам, Павел заметил, что дверь в хлев сорвана с петель. Внутри него лежало что-то маленькое, неподвижное и вымазанное в крови.

В этот момент кто-то подошел к калитке. Его окликнули.

Это был сосед Михаил. В руке он держал бумажку с уже знакомыми каракулями…

Солнце продвигалось все дальше на запад – к единственной туче, выглядывающей из-за деревьев. На деревенской улице стояли трое: маленькая девочка с рыжими косичками, белокурая красавица и высокий черноволосый мужчина с серебристыми висками. Лица у четы Красновых не могли скрыть напряжение. Тишина уже не казалась Виктории такой всеобъемлющей, ей чудилось, что стук ее сердца раздается на всю округу.

Светланка снизу вверх посмотрела на нее:

– Мамочка, что с тобой? И куда ушел тот дядя?

Виктория, присев на корточки, обняла дочку и прошептала:

– Все хорошо. Все хорошо, родная. А дядя ушел по делам…

Светланка хотела сказать, что именно этот дядя и забрал ее бабушку, но промолчала.

А под близлежащими деревьями леса лежал человек и наблюдал за ними. Его глаза не воспринимали ярких красок, делающих мир красивым. Деревья, люди, стоящие на дороге, дома, небо и солнце – все для него выглядело черно-белым. Всего лишь два цвета: самый светлый и самый темный. Взгляд человека все чаще впивался в девочку.

Женщина присела, обняла ее. Человек прищурился, сжал кулаки. Потом вырвал с корнем пучок травы и зарычал.

Виктория поцеловала дочку.

– Идем, малышка.

Все трое медленно направились по улице к знакомым Виктору воротам. Окна в домах были закрыты ставнями, но чаще всего ни ставней, ни окон не было вообще – стены зияли темными проемами. Неожиданно Виктория заметила, как одна створка, когда она посмотрела в ту сторону, вдруг резко захлопнулась.

«Наверное, от ветра», – подумала женщина, старательно ища тому хоть какое-то оправдание.

Некоторые жилища стояли без крыш, и почти в каждом дворе от заборов остались одни лишь столбики. Виктория переглянулась с мужем – но они не сказали друг другу ни слова. Светланка тоже молчала. Она шла, вцепившись в руку матери, и упорно смотрела себе под ноги. Виктор с Викторией промолчали даже тогда, когда увидели неподалеку «жигуль», уткнувшийся прямо в бок колодца, словно пытаясь отгрызть от сруба кусок покрытого мхом бревна.

В голове у Виктора был полнейший кавардак. Ему казалось, что из леса за ними кто-то следит. Он долго не решался оглянуться – словно бы там, позади, как только он обернется, появится собака с дырами вместо глаз. Когда же он все-таки обернулся, ему показалось, что в траве на опушке леса что-то пошевелилось. Боясь испугать Викторию, он промолчал.