«Ах да, – подумал Андрей, – чего ж тут удивляться, я же фактически не только для здешнего времени, но и для здешнего пространства не существую, я здесь и пылинки с места сдвинуть не смогу», – и это было тем более странно, поскольку, ощупав себя, он почувствовал вполне обычную свою материальность и плотность. Повинуясь внезапной догадке, Андрей расстегнул ворот рубахи и дотронулся до золотой коронетки на груди; теперь он ощутил холодную плотность гладкого металла, хотя еще недавно этот импровизированный медальон был для него бесплотной голограммой.

«Что ж, и это понятно, – подумал Андрей, – очевидно, теперь мы с ним в едином фрактальном звене, а значит, он стал восприниматься мною на сто процентов».

Зная, что ни разбудить, ни потревожить маму он теперь не сможет, даже если захочет, Андрей подошел к кровати и коснулся маминого лба. Увы, прикосновения не получилось, губы легко прошли сквозь ее чело, и Андрей понял, что прощального поцелуя не получится. Это ведь теперь для него не живая, теплая мама, а бесплотный призрак, обитающий в своем пространстве-времени, хотя, с ее точки зрения, если бы она могла сейчас видеть и размышлять, призраком был бы именно он, хотя, даже не призраком – просто ничем.

С тяжелым сердцем, словно бы он только что целый живой мир превратил в холодный памятник… даже не памятник, голограмму этого памятника, Андрей покинул мамину комнату. Последний раз он окинул взглядом полутемный, но отчетливо видимый коридор, и прямо сквозь закрытую входную дверь вышел на крыльцо: он понимал, что открыть дверь своего дома теперь не сможет, зато легко сможет пройти сквозь любую преграду. Сад, как и комната, был погружен в контрастный астральный полумрак. В воздухе разноцветными кляксами то там, то здесь неподвижно висели пчелы, бабочки и шмели; Андрей обратил внимание на то, что цветовая гамма, в которой он еще совсем недавно наблюдал мир, сильно изменилась, словно бы сдвинулась в фиолетовую часть спектра, и когда машинально он посмотрел на небо, то с удивлением обнаружил, что солнце стало черным, словно дырка на фоне неестественного серо-фиолетового неба. Все было, как в его импровизации-заклинании: черное солнце, неба гранит, – только дымка из оконца не видно, да и башни тоже, наверное, это так, для красного словца…

Итак, мир был остановлен, тем не менее, на фоне этой безрадостной статической картины, прекрасно воспринимались подвижные и даже резвые стихиали, элементалии, фейери и прочие эктоплазматические сущности, на динамике которых остановка мира никак не сказалась. К тому же раньше Андрей их отчетливо видел только, когда сдвигал точку сборки в соответствующий режим, теряя восприятие предметов физического мира, теперь же он видел оба пласта реальности.

«Интересно, – подумал Андрей, – вроде бы они параллельно физическому миру в реальном времени существовали, и в этом реальном времени взаимодействовали, тем не менее, физический мир остановлен, а они движутся, как ни в чем не бывало. Похоже, что они параллельно в двух временных потоках существуют! Что ж, вполне возможно, может именно этим определяется их свойство быть одновременно как бы и здесь, и как бы и не здесь…»

Вновь вступать в контакт со стихиалями и душами деревьев у него желания не было, Андрей присел на траву, ожидая Аню, но она все не шла и не шла, и мальчик забеспокоился:

«Чего она там так долго, – тревожно думал Андрей, – сама же хотела налегке ехать, или ее что-то задержало? Может, мама ее проснулась, и она теперь никак выйти с вещами не может?»

Андрей прождал ее еще минут пятнадцать (в своем временном исчислении: часы его отсчитывали время внутри фрактального коридора), затем решительно двинулся к хозяйскому дому, где жила Аня со своей мамой. Поднявшись на крыльцо (он мог бы увязнуть в нем по пояс, но машинально распространил на ступеньки фрактальный коридор), и тут же сообразил, что, используя этот прием, мог бы и поцеловать маму на прощание, правда, в этом случае, оказавшись во времени Андрея, она могла проснуться. Андрей хотел, было постучать, но сообразил, что в этом нет необходимости, и прошел сквозь дверь в темную прихожую. Ани там не оказалось, и Андрей начал разыскивать ее комнату, благо теперь это стало совсем безопасно. Для смеха он даже, оказавшись на кухне, прошел сквозь хозяйку, дородную хохлушку, которая замерла с вилкой напротив плиты с застывшем пламенем конфорки, и неподвижным облачком пара над кастрюлей, с так же неподвижно кипящей картошкой. Когда он, наконец, нашел Анину комнату и вошел, естественно сквозь дверь, не спросившись и не постучавшись, то ситуация стала ему понятной. Анина мама, словно спящая принцесса, застыла на кровати, а Аня, одетая по-походному, неподвижно застыла над уже собранной дорожной сумкой, очевидно застигнутая рассинхронизацией в тот самый момент, когда собиралась поднять ее с пола.