Воспоминания о том дне будоражили мое воображение, но в конце концов мне удалось убедить себя, что я все-таки хочу этого – моя мама и сестра прошли через это, значит, смогу и я.

Мы всегда кочевали с семьей близкого папиного друга. Глава семьи – противный дряхлый старикашка – вечно отмахивался от меня и младших сестренок. «Фу, пошли прочь! Грязные девчонки!» – эти слова он не говорил, а выплевывал с презрением, как будто само присутствие нас, необрезанных, причиняло ему физические страдания. Я была влюблена в сына этого старика, Джаму, но он даже не обращал на меня внимания. Его больше интересовала моя сестра. Для себя я решила, что это от того, что сестра обрезанная, а он, как и любой мальчишка, подражает отцу. Тогда я решила положить конец этой несправедливости – мне было пять лет. «Мамочка, пожалуйста, найдите эту цыганку! Я хочу быть как сестры. Когда вы ее позовете?» Мне повезло – через несколько дней я узнала, что старуха сейчас совсем рядом с нашей стоянкой и должна заглянуть к нам со дня на день. Накануне мама велела мне много не пить, чтобы не хотелось в туалет. Я не понимала, в чем здесь может быть проблема, но на всякий случай решила не упрямиться и сделать так, как велят. Я сильно волновалась, но отступать было некуда. Вечером вся семья была очень ласкова со мной, мне даже досталась дополнительная порция ужина. Перед сном мама сказала, что разбудит меня утром, когда будет пора собираться. Не знаю, как она догадалась, что все случится именно утром, но интуиция у мамы была очень хорошая. Она всегда чувствовала приближение человека или какого-то события. За ночь я не сомкнула глаз, волнение прогнало сон прочь.

Рано-рано, в предрассветных сумерках, когда небо еще только начинает бледнеть, меня разбудила мама и жестом попросила молча следовать за ней. Сейчас я понимаю, почему девочек уводят на обрезание так рано – чтобы их отчаянные крики не напугали всех кочевников сомалийской пустыни. Мы все дальше уходили от нашей стоянки, продираясь сквозь заросли.

– Давай здесь подождем, – сказала мама, и мы уселись на холодную землю.

На небе занималась заря, издалека доносился стук сандалий цыганки. Мама окликнула ее по имени и спросила:

– Это ты?

– Да, пришла вот. Ну-ка, садись вон на тот камень, – обратилась она ко мне. Она даже не поздоровалась, не говоря уж о том, чтобы как-то подбодрить меня: «Дружок, сейчас тебе будет очень больно, но ты справишься». Живодерка словно следовала какому-то строгому регламенту и вся была сосредоточена только на своем деле.

Мама усадила меня на камень, сама примостилась сзади меня, прижала мою голову к своей груди, а ногами широко развела мои ноги. Затем протянула мне кусочек коры и прошептала: «Прикуси покрепче». Вдруг у меня перед глазами всплыло искаженное лицо Аман.

– Мама, мне же будет больно, – в ужасе прошептала я.

– Варис, милая, будь, пожалуйста, умницей. Я здесь совсем одна, ты же знаешь, что я не удержу тебя. Будь храброй ради мамы, все закончится быстро.

Я открыла глаза и посмотрела вниз, где у моих ног копошилась цыганка, готовясь к обряду. Она зловеще на меня поглядывала, а я, в свою очередь, не сводила глаз с нее. Мне обязательно нужно было увидеть, чем она будет меня обрезать – мне представлялось, что она выудит из своего мешка огромный нож. Но нет, меня собирались калечить обломком бритвы с лезвием, на котором запеклась кровь, – цыганка лишь поплевала на него и протерла о край своего платка. За горизонтом появлялись первые лучи солнца, но вокруг все еще стояла тьма, почти ничего не было видно. Через секунду исчезло и это – мама накинула мне на глаза накидку.