На город понемногу опускаются сумерки, последние солнечные лучи, выглянувшие из-за поредевших туч, отголосками скорой ночи мягко подсвечивают скаты крыш, и старшая медсестра, бросая взгляд за окно, а затем на часы, хмурится и качает головой.

– Что-то мы засиделись, – говорит она, отставив чашку с недопитым чаем – уже третью – на тревожно звякнувшее блюдце. – Совсем забыла про время, ты меня в следующий раз одергивай, теперь по темени будешь возвращаться из-за болтливой тетки. Может, такси возьмешь?

– Ничего, мне близко, – Сабина улыбается. Эта мимолетная забота старшей коллеги ей по душе, оно наполняет ее внутри, как вода наполняет пустую тару.

– Ну ладно, собирайся тогда, только, как зайдешь домой, напиши смс, хорошо? Мне что-то неспокойно. Трещотки эти вечно болтают, что на уме, то и на языке, – по всему выходит, что обеденные разговоры Любовь Григорьевну сильно впечатлили. Да что говорить, Сабина тоже не осталась равнодушной. – И знаешь что, смены ночные со следующей недели пока больше не бери. Ты и так чаще всех здесь полуночничаешь.

Девушка, коротко подумав, согласно кивает.

– Я и сама об этом думала. Со сном совсем плохо стало последнее время, – объясняет она.

Может, если наладится график и восстановится режим, это неясное выедающее беспокойство наконец уйдет? До выходных, впрочем, ей предстоит еще два ночных дежурства.

Когда они, переодевшись, выходят из здания больницы, уже совсем темно. Любовь Григорьевна принимается настаивать, чтобы подвезти Сабину, – ее саму каждый раз после работы забирал на машине сын, но девушка привычно отвечает отказом.

Они прощаются, и Сабина неспешно бредет по полупустым улицам, охваченным вечерней прохладой. Городок их из тех, что с первыми подступами ночи уже погружается в тягучее молчание. Редкие в такие часы прохожие торопятся поскорее спрятаться в домах, птицы устраиваются на ночевку, сопровождаемые негромким шелестом, похожим на то, как если бы кто-то взял в руки книгу и быстро-быстро пропустил страницы переплета между пальцев. Небо вновь стянуто хмарью, и девушка идет, глядя себе под ноги. Ее путь сопровождает неяркий желтоватый свет фонарей, тени плывут по земле, вытягиваясь и сокращаясь от одного фонарного столба к другому. Каково это – быть такой тенью? Прилипать к каждому встречному, провожать его, куда бы он ни шел, проглатывать частичку чужой жизни под солнечным светом, наливаясь цветом и формой, а затем пропадать в наступившей темноте так, словно и не было тебя никогда, чтобы вновь объявиться, когда зажгутся фонари.

Квартира Сабины, доставшаяся ей от матери, располагается в историческом фонде практически в самом городском центре. Невысокие, всего в четыре этажа здания, переделанные из единого комплекса доходного дома, теснятся друг к другу витиевато облицованными фасадами. Время оставило на них много своих прикосновений – лепнина местами осыпалась, побелка давно пожелтела и иссохлась, обнажая то тут то там куски блеклого грунта. Администрация недавно обещала провести реконструкцию, и Сабина ожидает этого с легким чувством сожаления – ей нравится эта обветшалость, налет живой старины и в то же время упадка. Разве прошлое не должно быть рассыпающимся на части, постепенно исчезающим в крошке слабеющих стен и изъеденных выбоинами лестниц?

Ее собственное было именно таким.

Подходя к своему подъезду с одной единственной лампочкой прямо над деревянными дверями с облупившейся краской, девушка замечает, что с освещением что-то не так. Она останавливается, не донеся руку до дверной ручки, поднимает взгляд туда, где в следующее мгновение загорается тусклое свечение, а затем снова пропадает. Размеренное моргание сопровождается легким гудением, раз за разом обрывающимся легким щелчком и следующей за ним темнотой, погружающей крыльцо в темноту, плотную и жадную. Сабине кажется, что ее собственное сердцебиение подстраивается под этот нехитрый ритм, замирая на очередном щелчке и запускаясь вместе с новой вспышкой.