– Надо было начать разговор с чего-то. Я и начал.

Яков улыбнулся, припомнив случай, чудом оставшийся без последствий. Не пролилось крови, даже толковой стычки не вышло, уж тем более – упомянутого некстати суда… Обошлось резким разговором, переросшим в трое суток беспробудного пьянства со слезливым братанием и обещаниями вечного взаимного уважения.

– А чего ты полез тогда в дело? – тихо спросил Клим. – Я стоил хлопот?

– Ты запорол волкодава острым сучком и пытался придушить второго, уже порванный. Я подумал: далеко пойдешь.

– Так уж и волкодава. Но ты прав, я шел-шел и добрался до столицы.

– Не стоило запросто признаваться, кто я, – досадливо шепнул Яков. – Благодарность – бремя. Прости.

– Ты определенно устал. Камень, не назовись ты, я б тебя так и так срисовал. Вот… узнал бы и пристрелил сгоряча. За недоверие и забывчивость.

– Я разве похож на себя прежнего?

– Глаза. И помешан на бездомном пацанье.

– Допустим. К делу. Курт просил мягко притормозить тех, кто ищет старика.

– Отчего ж не развлечься, когда денег вдоволь и жандармерия на коротком поводке? Мои белочки таскают сведения, как орехи в урожайный год. Вмиг нагребли кучу, я покопался, прикинул так и сяк… и прикрутил фитилек в их фонарике, чтоб стало им темно и неуютно. Облавы устроил, по притонам прошелся, с нищими перетер без стервозности, свойски. Взрослые умники все поняли. Попритихли. Залетные, что сунулись ко мне, вовсе из Трежаля сгинули. Нервные.

– А малышня?

– Вот с чего б им уняться? Сам знаешь, такие не доживают до взрослого ума.

Берложник поморщился и отвернулся. Долго глядел за окно, в сырой туман, серо-черный с мутными прожилками фонарного света. Прокашлялся, сходил и на ощупь выловил мелких огурчиков из пузатой склянки, установленной на столике возле шкафа – не иначе, вместо вазы с цветами. Посопел, глядя на картину рядом со шкафом. Решительно снял ее, любовно огладил явившейся взору фасад сейфа, годного украсить богатый банк, всерьёз помешанный на безопасности. Повозился, растирая ладони. Добыл из-за рамы картины конверт и прочел вложенную в него записку. Смущенно пояснил: не меняюсь, выпивку не разлюбил… прячу от себя. Шифры помощник ежедневно обновляет, чтобы занятнее было угадывать.

Яков благожелательно изучал спину Клима и мысленно одобрил зрелище. Берложник поджарый, вальяжно-величественный. Грива волос стала сивой, но еще не поредела. Движения отличает особенная, ложная медлительность. Когда-то Яков долго и трудно прививал ее Климу-пацану: не будь глупой торопыгой, дай уму выбрать решение! Ты человек, ты должен управлять своим телом, прежде чем возьмешься резать чужие… Было сказано безмерно много слов, хотя в их действенность не верилось. Полвека спустя оказаться в этом кабинете – доброе чудо. Можно наслаждаться настоящей победой: наблюдать Берложника, гордого семьей и репутацией. Трезвого! Не предавшего себя, не согнутого властью, не ущемленного рамками, но признавшего их полезность для себя и общества.

– Как тебя занесло в тайную полицию? – не удержался Яков. – Ты не уважал никакую власть. Тогда, давно.

– Никуда меня не занесло. Сами пришли, штоф выставили. Начали нести чушь о долге перед страной. Я промолчал, штоф-то был дивно хорош. Ну и вот. Сосуществуем в приятной тишине, – шепнул Клим. – А если чуть серьёзнее… ты виноват! Из-за тебя я принялся думать о пользе своего существования, смысле жизни и прочем нелепом и безответном. И вот. Кто-то ведь должен в безумной столице находить ответы, а не стряпать их. Так я решил. Сперва казалось, меня скоро вышвырнут, мои ответы неудобны. Но в итоге меня то гонят, то возвращают. Занятная жизнь, нескучная.