– Дед, ты жив? – рука дотянулась, нащупала пульс под челюстью.

– Кукушонок, а кто таков твой Ныд… Ныдпа? Скоро увижу его по ту сторону жизни. Спросит о тебе, что отвечу?

– Вы ловкий обманщик, даже я почти поверил: вдруг и такое у него было прозвище – Слиток? – рассмеялся Яков, садясь и поводя плечами. – Я тоже обманщик. Ныдпу на его наречии значит «хитрый». Настоящее имя учителя Ёмайги, по молодости он был охотник. Его обманули и лишили всего: ружья, ножа и добычи. Было честно убить подлецов, такой в лесу закон. Только один из них оказался чей-то сын… и Ёмайги попал в мир вне леса. В тюрьму, а после на каторгу. Если по ту сторону можно кого-то встретить… скажите, я не ворую без причины и из жадности. Обещание в силе.

– Со мной далеко не уйдешь. Поймают, – предупредил Ворон.

– Дед, думай о своем свободном деньке, с прочими днями я уж разберусь, – помогая старому забраться на спину, пообещал Яков. – Ох, тебе скажу, раз такой случай выпал. Вовсе по другой причине у меня сейчас непокой в душе. Вот послушай. Меня скрутили по ложному навету, и я вмиг обозлился. Но теперь выяснилось, еще до того меня проверяли в доме Дюбо и сочли опасным, а это – верная смерть. Получается, тот, кто указал на меня, спас. На воле, в Луговой, я бы до полудня не дотянул. И ведь была с вечера мыслишка, приметил я кое-что, но расслабился и чутью не поверил.

– Обидел его, наветчика? Ты шустрый, мог успеть.

– Успел, – нехотя признал Яков. – Дед, куда теперь? Лес, поле, город или что еще? Ты желай, а я исполню по мере сил.

– На бережку повечерить, рыбку половить. Эй, кукушонок, и муторное же это дело, если из тебя кто ни попадя норовит чудо, как перо, драть?

– Здесь не север. Здесь о нас не знают. А там… ты сам сказал, я шустрый.

Дед промолчал. Яков тоже не стал вымучивать разговор. Тишиной дышалось легко и сладко. День грел макушку, не угрожая дождём. Ноги при каждом шаге с трудом выдирались из грязи, и утешала лишь мелкость придорожного болотца. Ветерок тянул в низину многие запахи, помогал выбрать путь. Под ключицей горел и бился второй пульс: желание старика норовило сбыться. Найдутся и озерко, и высокий берег, и пустой сарай, и брошенное кем-то удилище… Люди здесь, близ столицы, селятся густо. Любые такие находки не удивительны. Но сегодня они сложатся наилучшим образом.

Далеко в роще не унималась кукушка, Яков слушал её и прикидывал, сколько осталось деду. Тело не очень и теплое, сердце едва трепыхается.

Душе больно и легко. Так всегда с проклятием кукушки, которое люди зовут даром. Но сегодня все – правильно. Вот разве… найти бы урода, который сунул Ворона в клетку, вынудил умирать в затхлой тьме, в ознобе боли, в вонючей гнилости необработанных ран. Но такое дело можно и нужно оставить для иного дня.

– Ты меня не хорони, – едва слышно шепнул Ворон, блаженно улыбаясь лиловому закату. – Эти… найдут по следу и позаботятся. Ты иди. Пора.

Ответ не требовался. Заветное желание деда еще оставалось для Якова нарывом под кожей – горячее, вздутое, но уже готовое прорваться и пропасть, до конца сбывшись. Оно толкало ключицу медленнее с каждым вздохом.

От воды наплывал туман. Ночь воровала без разбора, все тащила в плотный мешок мрака: лес у горизонта, поле поближе, ивы у воды, молодые иглы камыша по берегу. Тишина натягивалась, пока не лопнула. В лесу на полувздохе смолкла кукушка. Жар под кожей последний раз колыхнулся и остыл. Яков повел плечами, ощущая себя одиноким и… обыкновенным.

– Теперь и правда пора. Прощай, дед. Лёгкого тебе пути.

Далеко-далеко край кукушьей тишины порвали собачьи привизги. Яков пошел прочь, не оглядываясь, а затем побежал. Душа опустела. Так бывало и прежде после исполнения чужих желаний. Хотелось двигаться, утомлять тело, а лучше – драться всерьез. Но этого сегодня не случится. Надо уходить тихо и не оставлять следов.