Я взяла новый лист и письменно перечислила указания по уходу, прихлебывая чай: Мергель обещал его давным-давно и наконец изволил вспомнить об этом. Не иначе, у самого в горле сухо. За чаем Мергель блаженствовал, читая указания и требуя толковать их. Оказывается, у него уже имелся садовник! Он-то и принес чай, и теперь почтительно внимал моим словам… Заодно Мергель вымогал лиану, а я вяло упиралась.

В общем, время шло, дело двигалось. А Яков – я искоса поглядывала и переживала все сильнее – продолжал злиться! Рыл так, кроты б обзавидовались! Селянин на подхвате потел и едва успевал оттаскивать ненужный грунт и подтаскивать нужный. Мергель от скорости работ добрел. Обещал накормить обедом, а пока созерцал пионы в кадках и причмокивал: вот-вот появится оранжерея. И не абы какая, со смыслом. Выращивать себе памятник – дело тонкое и чувствительное.

– Юлька, подь сюды, – Мергель вдруг нагнулся вперед. – Ты ж такая чудь юродивая, аж меня прошибает на слезу. Обстоятельности в тебе нету, старших подле тебя нету, денег за душою у тебя… А, пропащая. Хоть у меня малость ума получи за труды, ась? Во, глянь на хорька: глянь и запомни.

– Глянула, – недоуменно кивнула я, рассматривая спину Якова. Потел он мало, хотя вырыл яму по пояс и продолжал яростно рубить пласты глины. – И что?

– Мужик за работой должен волновать бабью душу… и телу. Во такой мужик, – Мергель тоже изучил спину Якова. – Не запойный, не трутень. Судимость на ём, но мелкая – рукам удержу не знает. Еще зуб-другой сплюнет и поутихнет. Не дурак же, ась? Гонору в ём гора, жену высмотрит себе грамотную, чтоб выгуливать её, остепенясь. Тож тебе в пользу. Ага: нищий покудова. Вовсе удача. Смекаешь?

– Господин Мерголь, – я ощутила, что согреваюсь, начиная от ушей. – Вы что…

– Пример даю, – он глянул на меня особенно остро. – Пример! Гля: такого приметь. Не годен чернявый, ищи белявого. А токмо выкобениваться брось. Юлька, бабе надо уметь прилепиться. Я по душевной доброте показываю, к кому лепиться с ничтожным достатком и дурьей башкою. Гля: образец. С ентого и начни умнеть. Покличет гулять по опушке, беги-и! Оно не вредно. Я к чему? – Мергель значительно свел брови. – Я тебе друг. Значится, и лихой поганец не забалует на моей земле. Пользуйся, Юлька.

– Добрый вы человек, – кое-как выдавила я. – Заботливый. Благодарю за науку.

Мергеля надо благодарить, иначе он мигом взъестся. И начнется такое… уже дважды начиналось, хватит с меня.

В ушах звенело. Сами уши, вот чую, сделались малиновые. Хорошо хоть, шляпка сидит низко, тень на лицо бросает. Ну и жара! Вообще не помню, что мне снилось про зиму. Мысли расплавились. Чай принесли повторно. Хлебаю кипяток, моргаю и старательно улыбаюсь дрожащими губами. Как только яма получит нужную глубину, сбегу из беседки давать указания по укладке дренажа. Всякое дело, спасающее от нежной заботы Мергеля – драгоценно.

Когда день накренился к вечеру, пьяно багровея, три пиона гордо и просторно укоренились посреди непостроенной оранжереи, размеченной колышками и бечевкой. Рожа Мергеля лоснилась от радости, да такой жирной – я аж издали изжогу чую. Икаю. Тихо радуюсь, что зрелище делается мельче, дальше: Снежок бодро шагает и чуть пофыркивает. Все бы хорошо… Но Яков молчит, сутулится: продолжает злиться. Гордость мешает ему отдать вожжи, хотя усталость требует замертво сползти на дно шарабана.

– Эй, почему я получаюсь совсем виноватая? Мергель тебе не заплатил, а не я, – трудно сказать прямо то, что еще не сложилось во внятную мысль.

– Потому что я – двуличный сорняк, – мрачно выдавил Яков.