Но сообщник не позволяет. Сильнее обхватывает тонкое запястье халифатской стражницы и заслоняет собою Старый Город. И уже в следующее мгновение кругом них резко темнеет – как будто кто накинул тяжелое покрывало на само небо. А звуки и запахи проступают четче, острее.

– Пора, – собственный голос в темноте показался чужим: с колючей нитью страха, уложенной поверх привычной твердости. Гнилое волокно это хотелось поддеть пальцами и вырвать с корнем, но то обжилось в голосе прочнее, чем казалось. А может, и не только в голосе.

Двигаться наощупь получалось с трудом. И ожог на правой ладони все время отвлекал – не хуже тепла торговца. К вечеру ярко-алое пятно широко расползлось, заняв почти всю свободную кожу на тыле кисти, отчего болело ужаленное место изрядно.

На долю секунды Аниса даже поддалась постыдному желанию вернуться. Кое-как переждать несколько дней в старом схроне, покрыть свежие раны первой коркой и изжить начинавший надоедать страх. Но вовремя остановилась: нельзя.

Варра послушно шел рядом. Крепко держал Анису за руку и передвигался на редкость осторожно. Медленно, плавно. Как будто перетекал с одного участка дворцовой площади на другой. И отчего-то в ночи его движения казались такими же, как у кошки. Грациозными.

«Обучен», – пронеслось в голове фаты, которая не понимала, как такое под силу простому торговцу. Или не торговцу?

Ладонь настойчиво заныла, а в нос ударил резкий запах. Схожий чем-то с тимьяном, только острее. Близость рынка? Аниса остановилась. Прислушалась.

Тихо.

Кругом так тихо, что едва хрустящие под сапогом песчаные осколки, кажется, гремят на всю околицу. От каждого звука сердце напряженно замирает, и только тимьяном отчего-то пахнет острее.

Гюрза присела и дотянулась рукой до крупного камня. Тот походил на костистый череп молодого верблюда – а, может, им когда-то и был – но в последние десятилетия прочно обжился на новом месте: у торговых рядов.

Камень этот Аниса знала хорошо: за ним мощеная песчаником улочка скоро заканчивалась, чтобы обернуться драгоценной мраморной белизной. Свернешь налево – окажешься у палаток Хан-аль-Хана, ступишь вправо – войдешь в кварталы мастеров.

Аниса помнила, сколько шагов было до пестрых палаток. И сколько отделяло ее от Дворца. Не раз слышала, как грузно звучала под сапогом сколотая окрошка окраин и – в противовес ей – тонко пел ухоженный мрамор дворцовых плит. И потому когда знакомый звук истончился, напряглась. Мягко сжала пальцы торговца и аккуратно, почти невесомо сделала еще один шаг.

Под ногами прошелестел ветер. Он поднял с камня привычную желтую пыль, которая сегодня непривычно пахла терпкой травой, и ласково опустил ее к ногам Гюрзы:

«Видишь? Не жжется. Здесь безопасно, иди».

Как же, безопасно. Но фате приходится притвориться, что она верит – что песку, что ветру – и позволить себе немыслимую роскошь: новый, крошечный шаг.

Снова тимьян, только на сей раз с вязкой примесью чароведского бадьяна. И Аниса понимает: дальше торговцу нельзя. Почему?

Бадьянная трава обманчиво сладка. Однако если вдохнуть ее чуть глубже – на языке проступает привычная горечь, и голова начинает неизменно плыть… Подаренный тимьяном дурман постепенно притупляет голос чароведской метки, но и ему не под силу заглушить его целиком, полностью.

Приходится расцепить пальцы. Оставить Варру позади, у верблюжьего камня, и пообещать: если повезет, Гюрза вернется. Найдет торговца и проведет его по безопасной границе. Если нет…

Сообщник против. Пытается сдержать ее, гневно шепча, чтобы она не глупила. И даже уговаривает: на сей раз мягко, как ребенка. Случись ему так говорить с ней в старом схроне, фата бы послушала, но тут понимает: нельзя. Сеть здесь, а сонный камень – в казармах. И у Гюрзы с собой лишь отцовская кровь.