– Пустое! – отмахнулся Корхис с улыбкой. – Да… я этому парню, пожалуй, и впрямь многовато позволяю. Только он того стоит, поверь. Шустрый, в руках все горит, а уж каков комик – в театр ходить не надо! Три дня всего работает, народ веселит, так выручки чуть ли не в полтора…

– Комик? – перебил насторожившийся антрепренер.

– Ну! – обрадовался трактирщик. – Взял его на лето, а теперь думаю, как бы уговорить совсем остаться. В жизни столько не смеялся!.. Ты отведай-ка пирога, Мунни, кухарка нынче в тесто кой-чего добавила, как Волчок присоветовал – так его звать, мальчишку-то. Отменно получилось… Он еще и кухарить горазд!

Корхис с аппетитом зачавкал сам рекомендованным пирогом.

Антрепренер же вдруг передумал жаловаться на судьбу.

Вместо этого пригубил еще вина и вкрадчиво спросил:

– Не дашь мальчишку взаймы на вечерок? Поглядел бы я, на что он способен…

– Бери да гляди, – беспечно ответил гордый своим приобретением трактирщик. – Только насовсем не отдам, и не надейся! Самому нужен!..

Часом позже «мальчишка», приведенный Муницем из «Веселой утки», стоял на грубо сколоченных подмостках в амбаре, предоставленном театру во временное пользование городским советом Байема, и его разглядывали семь пар любопытных глаз, не считая озабоченных хмурых буркал самого Дракона.

– Некрасивый, – шепотом вынесла вердикт Иза Стрела, «злодейка-разлучница» труппы, женщина замужняя, но не упускавшая случая пофлиртовать. – Нос длинный, губы узкие…

– На себя посмотри! – огрызнулась Кобра, жена Дракона – в миру Фина Пышечка, бессменная «мать семейства» и по совместительству кассирша «Божественного» театра. – Жердина безмозглая! Что тебе до его красоты? И вообще – на кой она комику?

– Ни на кой, – поддакнул многотерпеливый муж Изы, герой-любовник Беригон Ветер.

Иза бросила на супруга нежный взгляд, и красавчик Беригон приосанился.

– Зато улыбка у него хороша, – сдержанно заметила прима Тала Фиалка, заступавшаяся всегда и за всех.

– И держится молодцом, не трусит, – одобрил возможного новобранца «злодей» Аглюс Ворон, огладив свою роскошную смоляную шевелюру до плеч.

Пожилой и добродушный «благородный отец» Титур Полдень закивал:

– Ничего вроде парнишка, бойкий.

Кобра поджала губы:

– Все вы бойкие, когда не надо! Цыц!.. Дайте послушать!

Пиви Птичка, хмурая рыжеволосая субретка, промолчала. Как всегда.

– …А, «Излишнее усердие»? – говорил тем временем Папаше Муницу предмет обсуждения. – Эту пьесу я наизусть знаю. Раз десять в Юве смотрел, в Королевском театре. Мне и суфлировать не надо. Что забуду, на ходу сочиню.

– Сочинишь? – закипал Муниц. – На ходу? Да ты на сцене-то стоял хоть раз?! Это тебе не по кабаку с подносом бегать!

– Не только стоял, – плутовски улыбался новобранец, словно не замечая его закипания. – И пел, и танцевал.

– Где? Когда?

– Давно дело было, еще в детстве. У князя Готти я играл, в домашнем театре.

– Что за князь? Почему не знаю?

Непринужденность «мальчишки» хотя и раздражала Муница, но разозлиться всерьез у старика почему-то не получалось. Тот скалил зубы так дружелюбно, что хотелось улыбнуться в ответ, и непривычное желание это отзывалось в заскорузлой душе Дракона столь же непривычным смятением.

– Его сиятельство Готти – кугейский князь, – объяснил новобранец. – Я родом из Кугеи. И вырос при его дворе.

Иза Стрела снова встрепенулась:

– Южанин! Тогда понятно, почему такой смуглый…

– Хоть синекожий! – зашипела Кобра. – И с копытами! Уймись ты наконец, вертихвостка!..

«Вертихвостка» не унялась. Уставилась на новобранца во все глаза.

– Вырос при княжеском дворе, – пробормотала она себе под нос. – Стройный. И манеры… Есть в нем что-то такое… аристократическое. Уж не…?