До его восемнадцатилетия материнские воскресенья продолжались без пропусков, но не ради неё он на них присутствовал, а ради бабушки, которая редко что-то требовала от внука, но тут была непреклонна. После совершеннолетия он выдохнул и упрямо занимался своими делами, воспринимая визиты матери как некую данность, которая вшита в воскресенье. Раньше она ограничивалась максимум четырьмя часами, но вдруг стала задерживаться, иногда даже дожидаясь возвращения Клима с ночёвки вне дома или спонтанной поездки за город.

После похорон бабушки, мать отдала ему свои ключи и подтвердила, что не будет оспаривать завещание, по которому квартира переходила Климу. Личные встречи по воскресеньям заменились телефонными звонками. Всегда звонила она. Клим набирал её сам только в день её рождения. Больше звонить нужды не было. Мать не навязывалась. Он привык жить без неё. А на первую годовщину смерти бабули та самая совесть, будь она не ладна, неожиданно сподвигла Клима позвонить самому и предложить вместе съездить на кладбище утром. Мать сразу согласилась.

В дороге они молчали. У могилы тоже настроения поговорить не прибавилось. На обратном пути мать пригласила его в кофейню помянуть бабушку блинами. Теперь уже согласился он. Клим оплатил заказ, пока мать доставала кошелёк. Поели быстро, обменявшись ничего не значащими фразами о вкусе кофе и еды. На выходе неловко помялись на прощание, и мать всё-таки воровато тронула его за рукав. Сама вздрогнула от непривычного жеста и попросила подумать, можно ли устраивать такие встречи в кафе раз в неделю, но в удобное для Клима время. Он еле сдержался, чтобы не съязвить о том, что скажет о таком свободном графике её муж, но бабулин голос в голове о том самом эхе совести его остановил. И покоя не даёт по сей день, заставляя к концу недели выкраивать час на встречу с матерью.

Клим очнулся от раздумий. Какого ху…тора?! Гулко хлопнул по шатким перилам, рассердившись на себя за несвоевременные нюни. Перемахивая через ступень, поднялся на нужный этаж и вдавил кнопку закрашенного в цвет стен звонка.

– Трезвонишь так, будто воевать явился!

Дверь бесшумно отворилась, и Клим подзавис под пристальным взглядом двух пар глаз. Соседка-овечка, казалось, усохла до ягнёнка, и лишь пружинистые кудельки остались прежними.

«Кудельки??? Ох…пупеть! Спасибо, бабуль, за стариковский сленг, – подумал Клим, уставившись на усевшегося у порога кота линялого бежевого цвета. Здорового, особенно на фоне лилипутской хозяйки, пушистого… и тоже кучерявого. – Бл…ин!Химку ему что ли делают? Не бывает же волнистых котов».

Несуществующий кот спокойно себе существовал и, не мигая, смотрел на чужака.

– Не боись, Климка, не живодёрю. Кот от природы такой, – старушка удивительно легко сгребла тяжёлую тушу и прижала к груди. – По породе ему полагается каракулевая шёрстка, да, Братишка?

Клим окончательно прифигел. По ходу ему забил стрелку кудрявый кот Братишка.

– Что за порода? – спросил ради того, чтобы не стоять идиотом, не зная, что сказать.

– Какой-то рекс1, – бабулька отступила в глубь коридора и замахала Климу заходить. – Полное название не назову, не обессудь. Рекса-то запомнила, потому что знаю такую собачью кличку. У Авроры потом спросим. Она расскажет. – Соседка шустро засеменила в кухню в конце коридора, продолжая говорить: – Дверь захлопни, разувайся, чай будем пить.

Клим собирался быстро выяснить, какие возникли проблемы с его жильцами, а не рассиживаться за чаем в странной компании, но не стоять же в полумраке тесного коридора и кричать вслед исчезнувшей вместе с котом в недрах кухни женщине. Он скинул обувь. Толстовку оставил и направился на звон кружек.