И если на мой вопрос отвечать отец не спешит, то Мария:

– Подобрал, – сдаёт отца по-полной.

Я не собираюсь впадать в панику, закатывать истерику или что-то подобное. Но на глаза наворачиваются слёзы, и я ничего не могу с собой поделать. Просто потому… Ну, зачем он так? Расспрашивать не обязательно, чтобы уяснить – давно всё решил. За меня. Не поинтересовавшись моим мнением. И не то, чтобы это становилось каким-то очередным сюрпризом, однако…

– Да ты гонишь, – всё, на что меня хватает.

Скорее всего мой голос звучит слишком дерзко и непочтительно, ведь по лицу родителя на мой отказ проступают красные пятна. Он злится. С хрустом сжимает правую руку в кулак.

– Эвелин Хелена Вайс, – чеканит по слогам моё полное имя, затем второе, после чего и фамилию припоминает.

И это очень-очень плохо!

Если уж снизошёл до такого тона, то значит никаких вариантов не остаётся. Обсуждению его решение не подлежит. Но я всё равно пытаюсь. Своеобразно.

– Я почти двадцать один год, как Эвелин Хелена Вайс, – отзываюсь, подскакивая с места. – И что с того? Тебе не кажется, что сперва надо было всё это как-то со мной обсудить, уже потом что-либо делать? Женихов подбирать, к примеру. Или тебе безразлично, как я к этому отношусь? Просто перед фактом ставишь? – задаюсь вполне закономерными вопросами.

Отец шумно выдыхает. Заново сжимает кулак.

– Мы обсуждаем. Сейчас, – признаёт на свой лад.

Еле держусь, чтоб не скривиться, так паршиво ощущаю себя. Словно на меня уже приклеили стартовый ценник, остаётся лишь на витрину выставить для дальнейших торгов, и сейчас решается, какая упаковка более презентабельная, чтоб продать подороже.

– Да? Хорошо. И когда, по-твоему, должно осуществиться сие феерическое событие в нашей жизни? – стараюсь говорить спокойно, но яд в моём голосе сочится сам собой.

Выражение лица родителя становится каменным.

– В самое ближайшее, – не медлит с ответом.

В груди становится слишком больно.

Должно быть, примерно так себя чувствует человек, когда на него сверху падает весь мир и рушится на голову.

Ничего не говорю ему в ответ.

Да и что сказать?

Ужин давно остыл. И вряд ли ещё хоть что-нибудь в меня влезет сегодня. Если только остатки того вина, что я принесла, когда заходила к подруге этим днём, или что-нибудь покрепче.

К ней и направляюсь, фактически сбегая с места своего приговора, не забывая демонстративно громко хлопнув дверью.

Спасибо, Нина у себя. И одна. Добираюсь до неё пешком. Во-первых, потому что на эмоциях забываю прихватить с собой бумажник. А во-вторых, преодолённые километры идут на пользу. Я почти успокоилась. По крайней мере, руки перестают дрожать, дышать становится легче, да и пульс больше не долбит по вискам. Хотя это совсем не мешает мне начать жаловаться прямо с порога:

– Отец выдаёт меня замуж!

Девушка на ровном месте запинается, повиснув на двери, которую забывает закрыть. Я делаю это за неё. А потом давлюсь нервным смешком, заботливо прикрывая ей рот.

– Ты серьёзно? – округляет глаза Нина.

Забавно, но спустя двадцать один километр пешей ходьбы, это больше не кажется настолько ужасающим событием, как прежде.

– Угу, – выдаю, как есть.

– Да ты гонишь, – отшатывается от меня девушка.

С моих губ слетает ещё один нервный смешок.

– Я папе именно так и сказала, когда он поставил меня в известность по данному поводу, – не дожидаясь приглашения, прохожу дальше, в гостиную.

Там, на невысоком столике покоятся остатки хозяйского ужина на одну персону и та самая бутылка вина. К ней и направляюсь. Внутри сохраняется примерно треть от содержимого. Глотаю без раздумий, прямо из горла. Усаживаюсь на пол.