– Массаж, катера… – он размечтался. – Без жен, конечно. Но мне все равно, я холост.

Мы снова выпили, он принялся насвистывать что-то веселое и положил руку на плечо (мне почему-то часто кладут руку на плечо). Это была мелодия из фильма, того самого.

Я посетовал на дорожные неудобства и что завтра незнакомый город.

– И где жить – неизвестно.

– С жильем все просто, я посоветую. – Он вытер платком капли пота. – Не обращайте внимания, первый раз всегда так.

Поднял рюмку, улыбнулся.

– Когда знаешь, что впереди, все это, – обвел пухлой рукой зал ожидания, – не имеет значения.

– А что впереди?

Убрав платок, он пристально посмотрел в глаза.

– Рай, дорогой товарищ. – Его взгляд остановился. – Самый настоящий рай.

Мы обернулись, но место, где сидела моя жена, пустовало. Он кивнул, мы выпили. Я достал деньги, но он замычал, тыкая большим пальцем в грудь. Я пожал плечами. Те, кто узнавал ее, обычно платили за нас обоих.

Она стояла у витрины в дальнем конце зала и рассматривала туркменские ковры с ликами Отца народов.

– Хорошо пообщался? – зло спросила.

– Он поможет нам устроиться.

– Мы не дети!

Голос громко аукнулся в зале.

Я обнял ее за плечи и подтолкнул к выходу.

– Ты что, забыл, что я простужена? – Она не хотела.

Из дверей рванул свежий ночной воздух, но в тот же момент неизвестно откуда соткался человек в изумрудной форме.

– Нельзя! – Он обнажил в улыбке вставное золото.

– Она беременна. – Я вдруг ощутил прилив бешенства. – Нужен воздух, много воздуха! Ты понял, ты? Тогда хорошо.

Солдат тупо заморгал узкими, как у ящерицы, глазами.

– Пять минут, – успокоил его я.

…По ночному полю медленно выруливал лайнер. Снова потянуло хлебом и камнем, и я моментально успокоился. Как долго этот запах спал во мне! Санаторий, песок и мелкая волна, пекарня прямо на пляже… Что-то из детства закрутилось в сознании, но дальше память показывать отказывалась.

– Глупая шутка, – помолчав, сказала она.

Имелась в виду беременность.

Я взял ее за руку.

– А ведь он твой ровесник, – шепнула она.

– И тоже хочет в рай.

Как всегда, она читала мои мысли.

На свадьбу ей прислали настенные часы – дедушкины, из Алма-Аты. Перед смертью он просил передать, когда «будет повод». Они решили, что свадьба сгодится, и выслали с проводниками. Часы прибыли в длинной коробке, где когда-то лежали югославские сапоги «на манной каше». В корпус положили яблоки и насыпали стружки, но стекло все равно разбилось. Однако даже в сломанном виде часы вызывали уважение – как покинутое гнездовье.

«Ты же любишь бессмысленные вещи».

Оказалось, сломанные часы не такая уж и бесполезная штука. Актерские посиделки, например, ни разу без них не обходились. То кто-нибудь с криком «Уже третий час!» вскакивал из-за стола, начинал собираться. А потом хлопал себя по ляжкам и с театральным облегчением падал в кресло. А вокруг ржали, как сумасшедшие, и посылали того за водкой. Или кто-нибудь начинал разглагольствовать на тему семьи и брака, что жизнь с другим человеком перестает меняться, останавливается.

«Как время на ваших часах, между прочим».

В детстве мою жену каждое лето отправляли в Алма-Ату. «На яблоки», как она говорила, и «прогреться». Родственники обретались в хрущевке на улице Абая – дед с бабушкой и тетка с сыном, ее двоюродным братом. К тому времени дед, бывший смотритель гимназий, полностью ослеп и жил по часам, их сиплому бою. Ровно в шесть утра он выходил на прогулку и тарахтел клюкой по штакетнику (во дворе его так и звали: «стукач»). Требовал, чтобы обед и ужин тоже подавали с боем. А если этого не происходило, колотил палкой по столу, разнося все, что на нем лежало. Наверное, так он пытался сохранить последнюю связь с реальностью, которая давно исчезла.