Я встретил его ночью в баре. Француз пил виски, прихлебывая через раз пиво, и угрюмо пялился на экран, где танцевали девушки в мокрых шортах. Голос его спутницы снова доносился с кухни. Каждый раз, когда на берег долетал ее хохот, он отворачивался к морю. Мне стало его жалко. Магометанский рай, который он, наверное, целый год рисовал в воображении, превратился в ад. Глядя на перекошенное лицо, я видел, что он страдает.

– Мишель. – Он пожал руку и снова уткнулся в рюмку. А больше говорить было не о чем.

Через пару дней, разбитый и какой-то потерянный, француз съехал. На помосте снова воцарилось сонное спокойствие. Снова потянулись дни за днями, и время, растворившись в пейзаже, снова остановилось. Прожитые сутки сохранялись в памяти в виде картинок, одной или двух, не больше. Этого было достаточно.

Наблюдая за женой, я видел, что роль, которая ей досталась здесь, полностью совпала с ожиданиями. Трещины и зазоры, которые еще оставались между нами, заполнял здешний свет; не оставляя следов, он просто размешивал нас друг в друге. Она стала уступчивой, мягкой. Перестала пререкаться и вредничать, из инициатив проявляла только любовную. Ходила за мной по пятам, только утром исчезала до завтрака. И я, заплывая к рифу, видел, как она бродит по поселку и снимает на камеру все без разбора.

Пару раз я заводил разговор о том, что неплохо бы достать покурить.

– Что значит «execution»? – На всякий случай она раскрыла путеводитель на странице про наркотики. – В каком смысле тут написано?

Я сделал вид, что не слышу, и выкатил мотороллер. В любом случае на мелкие дозы полиция смотрела тут сквозь пальцы. По словам Сверчка, толковый гашиш продавали в баре с незатейливым названием «Fanta Beach». Судя по карте, поселок находился на противоположной, западной, оконечности острова.

Через двадцать минут мы были на месте. Пляжный бар пустовал, бунгало впотьмах вообще не видно. Она села за столик, а я подошел к стойке.

– Ганжа! – показал чернокожему бармену, как учил Сверчок.

– Сколько? – тот весело откликнулся.

Я вынул из кармана купюру.

Парень достал трубку, что-то тихо буркнул.

– Нужно подождать.

В его глазах отражались фонарики, уменьшенные до цветных точек. Я кивнул и заказал пару колы. Мы устроились на лежаках у моря, едва дышавшего в густой темноте. Вскоре за пальмами протарахтел и заглох мотор. В баре произошло едва заметное движение. Черный, вихляя бедрами, шел к нам.

– Олай! – протянул в кулаке.

Той же разболтанной походкой он отчалил.

Песок, подсвеченный дальними фонарями, мерцал голубым светом. Далеко направо мигала разноцветная гирлянда еще одного бара, но музыки слышно почти не было. Комок гашиша, который лежал в фольге, оказался внушительным. «Понятно, зачем они сюда едут».

Она сделала затяжку и вернула трубку:

– У меня потом голова болит жутко.

Я чиркнул зажигалкой. Через минуту песок подо мной стал упругим и легким, а музыка из бара распалась на тысячи отдельных звуков. Мозг покрылся ими, как пузырьками. Я медленно повернул голову. Пляж обрывался в море, дальше начиналась черная яма, пустота. На секунду мне представилось, что мы в театре и что пляж – это сцена, а впереди темный зал, где дышат, как во время спектакля, зрители.

Я улыбнулся, встал и подошел к воде. Поклонился невидимым зрителям и услышал, как из теплой тьмы на меня в ответ хлынули овации. Это она, лежа на песке, хлопала в ладоши.

«Жил-был в Москве актер, который однажды сыграл в знаменитом фильме».

Я лег и вытянулся на песке.

«Правда, роль в этом кино ему досталась второго плана, но зато яркая и запоминающаяся. Можно сказать, нарицательная. И он решил, что с него хватит, в историю кинематографа он с этой ролью уже вписан и дергаться нечего».