Благодатная, и в тоже время несчастная земля Сицилии принадлежала всем по очереди – и по сути, не принадлежала никому. Множество самых разных завоевателей, мешая формированию собственной национальной индивидуальности у жителей острова, наделили эту землю таким калейдоскопическим наследием, что никакая общность и идеи единства народа Сицилии, стали невозможны. Финикийцы, греки, карфагеняне, римляне, готы, византийцы, арабы, нормандцы, немцы, испанцы, французы – все оставили здесь свои следы. На этой земле, переплелись языки и религии, искусства и архитектура.

Сейчас островом владели испанцы, и их владычество имело для Сицилии самые печальные последствия. Прежние сословные государственные чины, были упразднены, всякое свободное движение духа подавлялось, духовенство, распространяя в народе суеверия, держало его в состоянии полнейшего отупения, чиновничество было до крайности развращено. Земельная собственность была сосредоточена в руках дворянства и духовенства. Вся тяжесть высоких налогов ложилась на плечи низшего класса населения, которые вследствие подорожания предметов первой необходимости – всё больше впадали в состояние крайней нужды.

Он стоял так долго, погрузившись в размышления, думая обо всём, и в то же время ни о чём, пока его внимание не привлёк человек, который шёл к замку, и не по дороге, а напрямик, через кустарник, со стороны гор. Заинтересованный Шаньи, некоторое время рассматривал путника, затем спустился с башни и стал в тени у ворот замка, выжидая.

Подойдя к мосту, мужчина в нерешительности остановился, осматривая замок, но не пытаясь войти через ворота.

Шаньи, оставаясь незамеченным, имел возможность поближе рассмотреть гостя. Это был, по всей видимости горец, один из тех пастухов, которые круглый год пасут в горах овец. Об этом говорила его одежда: шапка, куртка и сапоги из овечьей шерсти, на поясе у него висел большой нож, а в руках была длинная суковатая палка. Лет ему было, наверное шестьдесят, хотя, продублённая, обветренная на морозах и ветрах, загорелая до черноты кожа, морщины, избороздившие его лицо, могли придать ему и лишний десяток лет.

Понаблюдав, Шаньи вышел из тени, и прошёл через ворота к подъёмному мосту. Увидев его, пастух поспешно сдёрнул с головы шапку, и низко поклонился. Потоптавшись на месте, он произнёс:

– Сеньор, могу я видеть сеньора барона де Бриана?

– Нет, но можешь говорить, с чем пришёл, мне.

– Видите ли, сеньор, – и пастух вновь поклонился, – мы, то есть я, и моя семья, живём в горах, выращиваем и пасём овец, но когда-то, мы были крестьянами, но проклятый дон Перруджи, разорил нас, и мы вынуждены были уйти в горы. Вот. Не разрешит ли нам, благословенный сеньор барон, поселиться у него в деревне и быть его крестьянами. Вот. Пользоваться его благословением и защитой. Вот. Жизнь в горах очень сурова, и меня всегда тянуло больше крестьянская, а не пастушеская жизнь. Вот.

Он говорил на сицилийском диалекте, и Шаньи, который в совершенстве знал классический итальянский язык эпохи Возрождения, с трудом понял, чего хочет этот пастух.

– Как тебя зовут и сколько вас?

– Мигель, сеньор, – и он снова поклонился и стал перечислять свою родню – моя жена, дочь, мой младший сын Сальваторе, мой старший сын Паоло, его жена, и два его сына Пепе и Эстебан.

Когда он закончил, Шаньи кивнул головой:

– Барон де Бриан милостиво разрешает вам поселиться на его землях. Служите усердно и исправно, и сеньор барон, будет с вами добр. На первый год, он освобождает вас от податей, и бесплатно даст вам зерно и остальное, что необходимо.