– Не знаю, что делать. Ты ведь… повлияй на них, хоть как-то, чем-то. – я только кивал. – Отец нарочно так про партию, зубы заговорить. Знает, что я не сдамся. Да, мы сейчас переживаем не лучшие времена, да, иногда случаются перегибы. Вот сейчас, я думаю, тот случай. Но я верю в мудрость правителей, я знаю, как им непросто принимать такие решения. Альянс уже изошелся подгаживать, не знает, как… – снова пауза. – Прости.

– Наверное, не надо сейчас, – ухватилась, как за соломинку.

– Да, конечно, не надо. Пойдем лучше, пройдемся. Помолчим. Главное, он жив… – и тишина.

Мы выбрались на Электродную, зашагали к проходной «Станкина». Лидия то бежала вперед, то останавливалась, внутри бурлило, она с трудом сдерживалась. Когда добрались, где-то далеко внутри зазвенел колокольчик, обняла меня, прижавшись, запах лаванды, поцеловала в щеку, попросила дождаться – если есть возможность. Ведь есть, да? Я кивнул. И странно, вздохнул легче, когда Лидия скрылась за воротами. Постоял немного, – в миссию возвращаться не хотелось, – потому бродил по городу, по тенистым улочками и шумным магистралям, бродил, сам не зная, где я, куда направляясь, убивая время, не понимая, чего жду от неминуемой встречи.

Город вымер. Только через час неумолчных моих блужданий на улицы высыпали школьники и молодежь, редкие старики на лавках сопровождали меня взглядами, да еще постовые, появившиеся почти на каждом углу. Возможно моя задумчивость, моя уверенность подсказывала им правильность моего пути в неведомое, никто не остановил, чтоб прервать блуждание по лабиринту улиц, приостановить на краткое время. Как заведенный шел в пустоту, не замечая, как сменяются заводские кварталы спальными районами, а те парками и скверами, которые снова оказываются смененными заводскими стенами и трубами, уходящими под самые небеса. А потом фабричные цеха, гудевшие, лязгавшие, грохочущие, тонули в парках, а их место занимали старые дома, ветхие постройки, частью сносимые, частью реконструируемые, еще и еще старше, богаче лепниной, вычурней балконами, с флюгерами и башенками. И опять и опять перемены.

Не помню как, но к шести я оказался на Электродной. Ноги гудели, я устало плюхнулся на скамейку подле проходной, как раз под часами. Лидия вышла, едва прозвучал сигнал конца смены. Я еле поднялся, так затекли ноги, она взяла под руку и повела медленно, быстрее идти не мог, к трамваю, отвезшему нас на Парковую улицу.

Я провел у Лидии четыре дня. В трамвае мы сидели, взявшись за руки, так же входили в ее дом, поднимались по лестнице. Уютная квартира, без излишеств: выставочная мебель, немного хрусталя и фарфора в горке, открытый книжный шкаф, битком набитый рукописями и технической литературой; совсем немного романов на нижней полке – про войну и любовь. Книжный стол и кульман с кучей записочек, чертежи и схемы поверх обоев. Широкая полуторная кровать в спальне за занавесью.

Она заговорила о работе, – новые заказы, новая головная боль – все металлы приходится закупать за границей, эта блокада… И замолчала. Она часто замолкала на полуслове, как и я, не зная способа выпутаться из новой неприятной ситуации. Не понимаю, почему ей не высказать все и сразу. И то же про меня, почему не признаться во всем. Боялся, памятуя о реакции отца – у нее должна быть, куда болезненней – столько неприятных вопросов сразу. Он пережил вторжение ЦТП и терраформирование, ей все это досталось как наследственный рубец; такое не выводится хирургией, теребя сознание фантомной болью. Или я просто не решаюсь первым начать разговор?

Боялась и она, боялась и не могла сдерживаться. Ей в обязанность вменялось слушать голоса и новости, а потом рассказывать подчиненным – ведь ведущий инженер-технолог должен понимать толк не только в материаловедении, но и в политэкономии. Послушав новости, замолкала надолго – или вовсе уходила к себе. Что-то писала иногда, наброски на будущее. Дневники о прошлом. Я даже этого не решился спросить. Мы так и жили, вместе и порознь, встречаясь в кухне, ходя в гости в комнаты, встречаясь и расставаясь, кружа, не находя точек соприкосновения. А ведь такой несложный расчет. Она производила его в мыслях не раз, я видел, чувствовал, я сам не мог не рассчитывать того же – потому и не уходил. И потому не решался добиваться большего, ожидая. Ласки и поцелуи нам в надежду.