– Ладно, не дуйтесь, – бросила Ксения, – скажите лучше, Александр Верховский, это тот, который…

– Да, – подхватил Макс, – красавчик с рекламных плакатов, гений органической химии. Это он.

Ксения флегматично кивнула, подтверждая, что слушает.

– И где он сейчас? – спросила она. Рауш пожал плечами.

– Как будто постоянно живет здесь, – сказал оперативник, – я имею в виду, что не эмигрант. Человек публичный, известный, благотворительностью активно занимается, ну, как многие из его круга, но ничего криминального за ним не числится.

Ксения задумчиво сжала губы. Она про Верховского слышала только то, что говорили по телевизору, и насколько могла судить, этот мужчина всегда держался несколько в тени остальных представителей республиканской элиты, а чувства, желания и поступки таких людей всегда скрыты от широких глаз и иногда имеют довольно неприятную обратную сторону. Нет, подозревать Верховского в чём-то, конечно, было, ну, по крайней мере, опрометчиво, но Ксения привыкла к любым, самым фантастическим поворотам, и возможную связь Верховского и пропавших девочек она должна была проверить, к тому же Верховский был из той же тусовки, что и Левицкий, а значит, мог его знать.

Закусив губу, Ксения достала из кармана утепленной жилетки телефон и бегло напечатала сообщение для Кристины, с вопросом, что та знает об этом Верховском. Левонова, очевидно, сейчас была на пути в Кранцберг. Они нарочно договорились ехать раздельно, чтобы не показывать общую связь. По крайней мере до поры. Ещё Ксения ждала от неё информацию о таинственной журналистке, которая весьма заинтересовала Авалову. Ксения из опыта знала, что независимой журналистики, как и независимой политики, не бывает в принципе, поэтому её занимал вопрос, кто же отправил эту Ольгу Касаткину на встречу «Лиги честности» и для чего?

Дверь в класс открылась и вошла средних лет женщина с короткой стрижкой в деловом костюме, который был сходен с деловым костюмом директрисы, но отличался по цвету. Женщина представилась как классный руководитель и преподаватель по истории и философии.

– Я не знала, что в школах, кроме истории, учат ещё и философию, – коротко заметила Ксения.

Лицо учительницы было таким же суровым, бесстрастным и спокойным, как и у директрисы. Вот так рождаются мифы о зловещих закрытых школах, усмехнулась про себя Авалова, ещё раз вспоминая эскападу Фуко.

– Наш лицей углубленной гуманитарной направленности, – произнесла женщина, – поэтому ничего нет удивительного в том, что мы даем детям расширенные знания и соответственно требуем от них расширенного понимания.

– А запугивания и издевательства над одноклассницами – это практическое занятие по отработке философских теорий? – осведомился Рауш.

Ксения подавила в себе улыбку. Шутить умеет, уже хорошо.

– И как было с пониманием у Екатерины Кирсановой? – спросила Авалова.

– Она была очень способной, – сказала учительница, – одной из самых лучших учениц в классе.

– У вас были хорошие отношения?

– Рабочие, как с любым разумным учеником, знаете ли, мы не приветствуем внеклассное общение педагогов и детей, это пагубно влияет на психику. У нас нет походов, шашлыков и другой старорежимной глупости, только смиренное обучение.

Смиренное обучение, нужно будет запомнить формулировку, хмыкнула Ксения.

– Что ей нравилось? – спросила девушка вслух. – Может быть, какие-то особые предметы?

Учительница кивнула.

– Её очень интересовали политология и философия, – сказала она, – особенно она увлекалась Хангтинтоном.

– Кем? – переспросил Рауш.

– Американский социолог, – пояснила Ксения, – и политолог, автор концепции этнокультурного разделения цивилизаций.