Мы с Асей остаемся одни и можем обменяться впечатлениями. Увы, мои подозрения насчет перевода небеспочвенны. Ася весь день слушала наши разговоры и подтверждает наличие вольной трактовки переводчицы и моих вопросов, и ответов докторов. А ведь мне важно слышать ответ доктора без искажений: для меня это без преувеличения вопросы жизни и смерти! Мне даже интонация доктора важна!

Я снимаю свою одежду и облачаюсь во взятый из дома халатик и монгольские кожаные шлёпанцы, купленные в Улан-Баторе. Я очень устала за этот долгий день, но Асино присутствие, уютная палата дают некоторый душевный и физический комфорт насколько это возможно накануне ампутации груди. Я так и не запомнила медицинский термин, означающий то же самое.

Мысли об операции не покидают меня, захожу в ванную, встаю перед зеркалом и, глядя на своё отражение, думаю, что это последний вечер в моей жизни, когда у меня есть две груди. Я понимаю, что ожидающая меня операция «пустяшная» в том смысле, что она не полостная, удаляться будет «неходовая часть». Грудь моя свою функцию выполнила, и мне уже не понадобится кормить ребёнка. Переживания связаны только с изменением внешнего вида, а для женщины это серьёзно. Как я буду выглядеть потом?! Смогу ли я носить так любимую мной одежду с глубокими вырезами? Купаться? Эти мысли растравляют мне душу, и слезы снова льются. Слезы теперь всегда близко. Убеждена, что за предыдущие двадцать лет я пролила слёз меньше, чем за прошедшие две с небольшим недели со дня постановки диагноза.

Я, конечно, помню, что рядом племянница, и надо как-то «держать марку» – вся наша жизнь и все наши поступки (а не нотации) – это урок нашим детям. Но чувствую полную неспособность преподать именно сейчас такой блестящий урок. Я не Маресьев, ползущий по снегу к своим в раздробленными и окровавленными ногами. Я просто женщина сорока семи лет, которой завтра до обеда отнимут грудь, и которая ещё две недели назад считала себя абсолютно здоровой.

Я взвинчена до крайности и успокоиться не могу. Пришедшая медсестра меряет мне температуру– 37,6, давление -140/100. «Я не больна, не простужена» – пугаюсь я, – «и давление не моё – обычно 90/60». «Это бывает от волнения», утешает медсестра. «И температура?» – не верю я. «Да», – отвечает она и несет мне успокоительное и снотворное, чтоб я как следует выспалась перед операцией.

В палату приносят минералку, предварительно уточнив – с газом – без? Несут ужин – есть не хочется. Все приходящие в палату улыбчивы, внимательны, наигранности нет. Предлагают для заполнения меню на неделю вперед, восемь (!) вариантов. Я отмахиваюсь, Ася заполняет на своё усмотрение; попутно мы развлекаемся «черным юмором». Вскоре она уходит в отель, а я остаюсь лежать в уютной кровати и связываюсь по скайпу с домом. Какое счастье, что можно увидеть родные лица и услышать их голоса. Пусть даже на маленьком поцарапанном экранчике Макаркиного айпода.

Не смотря на прием снотворного (дважды) сплю не больше трех-четырех часов. Усталости нет, состояние полной мобилизации, энергия брызжет.

Чтоб рассказать ещё об одном важном событии этого дня, вернусь на несколько дней назад.

Как-то вечером, после посещения специалистов клиники, Ефгения предлагает зайти в отделение, в которое мне предстоит на днях лечь, посмотреть своими глазами обстановку. Мы подходим к отделению. Повинуясь нажатию кнопки в стене, стеклянные широченные двери бесшумно открываются, и мы попадаем внутрь. Медсестрички на ресепшене продолжают заниматься своими делами, лишь одна начинает улыбаться, встретившись со мной взглядом.