Любимыми словами матери были «Дом там, где нас любят», любимыми словами отца – «Ты же мужчина, держи свои чувства под контролем». И если первые слова Леон берёг в сердце всё детство, вторые засели в нём незадолго до побега. «Путешествия», – поправил он себя.

Мозг старательно не подпускал эти воспоминания.

У него была семья, дом, но в путешествии это никак ему не помогало, а, наоборот, всё усложняло. Леон нарочно сделал эту часть своей жизни бессмысленной, и сегодня уже не был уверен, имело ли это смысл хоть когда-нибудь. Хоть для кого-нибудь.

Леон о многом постарался забыть, а что-то с лёгкостью вычеркнул из памяти, кроме взгляда карих глаз матери. Это он запретил себе вспоминать, потому что тогда бы ни за что не сбежал. А теперь вот вспомнил. Видимо, было пора.

Мама была его непреложной истиной. Только вот та бетонная коробка, построенная родителями, не заменила ему их любовь. Увы.

Главные надежды, которые Леон не оправдал, были надежды отца. Филипп достаточно пережил с двумя дочерьми, поэтому когда, наконец, родился сын, он хотел выдохнуть, расслабиться, больше не переживать за чьи-то чувства, не отвечать ни за чьи эмоции. Ему говорили (он слышал), что мальчики умеют (должны) держать эмоции под контролем, но он посмотрел в глаза новорождённого сына и увидел, что это правило не работает.

Мальчик был открыт миру, всем его радостям и несчастьям, и Филипп ему этого не простил. Он запрещал всё, на что хватало сил. Он хотел развить в сыне жестокость, равнодушие, потому что так понимал мужественность, так понимал безопасность.

Но Леон рос и с ним становилось всё сложнее. В отличие от средней дочери он не отвечал жёсткостью на жёсткость, а просто уходил из дома: сначала гулял до полуночи, потом возвращался под утро, а в четырнадцать собрал вещи и уехал.

Жители города прозвали Леона «ёжиком» за стрижку и характер и считали, что этот парень просто неправильно воспитан. «Выбился из рук родителей», – так они это назвали, но никто не задумался о том, что эти руки просто никогда не держали его ласково, принимающе.

Его главным оружием стала ненависть к этой взрослости, которой наделяют себя старшие, когда учат тебя жизни, когда говорят тебе, каким ты должен быть. Его раздражало, что родители не хотят двигаться навстречу, что не принимают этот равнодушный мир, но и не пытаются его изменить.

Только вот ненавидел Леон так же сильно, как и любил, и это было самым сложным. Вот, почему всё это время, он не вспоминал о своей семье. И вот, что из этого вышло.

Он надеялся, что уйдёт и станет собой, что там ему это позволят. Но оказалось, что пяти лет катастрофически мало, когда четырнадцать лет до этого тебе затыкали уши, чтобы ты не услышал, о чём говорит твоё сердце.

Родители были не виноваты в том, что ему пришлось заговорить с тем незнакомцем в баре. Они были не виноваты, но он их винил.

Машина остановилась возле здания Суда, и Леон вслед за конвоирами вышел на площадь. Воздух пах детством, и парень поморщился, и все это заметили.

Он неуверенно шагнул на громоздкие мраморные ступени. Охранник вытолкал с лестницы пару зазевавшихся зрителей, и на площади воцарилась тишина. Леон видел, какая там собралась толпа. Они ждали его.

Чего они ждали?

Леон чувствовал взгляды каждой клеточкой своего тела и не ощущал себя дома. Они не были его домом, они никогда его по-настоящему не любили.

Люди смотрели на него без тени того милосердия, которым любили хвататься, Леон боялся обернуться и взглянуть им в глаза. Конечно они знали, что этим всё и закончится.

Леона окружил гул голосов, из которого было невозможно понять, о чём говорят, но парень и так догадывался. Он слишком хорошо знал этих людей и, если постараться, даже мог расслышать знакомых. Но напрягать слух не хотелось, ему не хотелось тратить на это силы.