Прошло недели две, и однажды он, проходя по Чэпел-стрит, на углу Стейшн-роуд в припадке рассеянности чуть не столкнулся с миссис Брамуэлл. Он прошел бы, не заметив ее, если бы она тотчас его не окликнула и не остановила, сияя улыбкой:

– А, доктор Мэнсон! Как раз вас-то мне и нужно. У меня сегодня один из обычных званых вечеров для небольшой компании. Надеюсь, вы придете?

Глэдис Брамуэлл представляла собой довольно крикливо одетую тридцатипятилетнюю даму с волосами цвета спелой кукурузы, пышной фигурой, младенчески-голубыми глазами и манерами молоденькой девушки. Глэдис сентиментально называла себя «мужней женой». Сплетники в Блэнелли предпочитали характеризовать ее другим словом. Доктор Брамуэлл боготворил жену, и говорили, что только это слепое обожание мешало ему заметить ее более чем легкомысленное увлечение Габелом, «темнокожим» доктором из Тониглена.

Узнав ее, Эндрю поспешно стал искать предлог уклониться от приглашения.

– Боюсь, миссис Брамуэлл, мне не удастся освободиться на сегодняшний вечер.

– Нет, вы должны непременно прийти, чудак вы этакий. У нас бывают такие милые люди. Мистер и миссис Уоткинс с рудника и, – она многозначительно усмехнулась, – доктор Габел из Тониглена… Да, чуть не забыла: еще наша маленькая учительница Кристин Барлоу.

Дрожь пробежала по телу Мэнсона. Он вдруг преглупо заулыбался:

– Ну разумеется приду, миссис Брамуэлл. Очень вам благодарен за приглашение.

Он кое-как несколько минут поддерживал разговор, пока она не ушла. Но весь остаток дня он ни о чем больше не в состоянии был думать, как только о том, что сегодня снова увидит Кристин Барлоу.

Вечер у миссис Брамуэлл начался в девять часов. Такой поздний час был выбран из внимания к врачам, которые могли задержаться в своих амбулаториях. И действительно, Эндрю отпустил последнего больного только в четверть десятого. Он торопливо умылся под краном в амбулатории, причесал волосы сломанным гребешком и помчался в «Уединенный уголок». Разыскал небольшой кирпичный дом, который не оправдывал своего идиллического наименования, так как расположен был в центре города, и, войдя, убедился, что пришел последним. Миссис Брамуэлл, весело пожурив его, открыла шествие в столовую, за ней последовали муж и все пятеро приглашенных.

Ужин состоял из холодных закусок, разложенных на бумажных салфеточках на столе мореного дуба. Миссис Брамуэлл очень гордилась своими талантами хозяйки и была в Блэнелли кем-то вроде законодательницы вкусов, что позволяло ей пренебрегать общественным мнением.

По ее понятиям, занимать гостей означало как можно больше болтать самой и смеяться. Она всегда давала понять, что до брака с доктором Брамуэллом была окружена необычайной роскошью.

Как только сели за стол, она воскликнула, сияя:

– Ну вот! Есть ли у каждого все, что ему нужно?

Эндрю еще не отдышался от быстрой ходьбы и, кроме того, испытывал сильное замешательство. Целых десять минут он не решался взглянуть на Кристин. Он, не поднимая глаз, знал, что она сидит на дальнем конце стола, между доктором Габелом, смуглым щеголем в крагах, полосатых брюках и с жемчужной булавкой в галстуке, и управляющим рудником мистером Уоткинсом, пожилым бесцветным человеком, который с присущей ему грубоватой бесцеремонностью ухаживал за ней. Наконец покоробленный шутливым восклицанием Уоткинса: «Вы все та же моя йоркширская девочка, мисс Кристин?» – он ревниво поднял голову, поглядел на Кристин, такую простую и милую в своем светло-сером платье с белым воротничком и манжетами, и, пораженный тем, что она чувствует себя здесь как дома, отвел глаза, боясь, чтобы она не прочла в них его мыслей.