После новогоднего утренника Никита спросил, почему моя мама не пришла. Я высокомерно сказала, что у остальных мам обычная работа, а у моей – французская. Никита повесил голову и ответил, что ничего в таком не понимает.

На самом деле мне ужасно хотелось, чтобы моя мама пришла, как Никитина. Пусть она бы даже опоздала, уселась на крайний стул, и от нее бы все еще пахло морозом и духами. Она бы ерзала на стуле, высматривая меня, и хихикала бы с другими мамами, а потом они бы вместе ходили в парикмахерскую.

Я представляла, как мы с ней придем на ВДНХ, все расступятся, а я буду посматривать вокруг и кивать: «То-то же! Видали, какая у меня красивая мама!» Она бы надела длинное синее пальто, а на плече у нее висела бы серебристая сумка с разными флакончиками и списком покупок.

Мы бы гуляли, взявшись за руки, а в свободной руке держали бы по мороженому. От мороженого ее губы стали бы малиновыми, а зубы – совсем белоснежными, и она бы смеялась, глядя на себя в маленькое зеркало. А потом я бы каталась на карусели, а она бы восхищалась, как красиво я сижу. Я бы специально выбрала не лошадь, а какую-нибудь пчелу, чтобы она сказала: «Ого! Я думала, ты сядешь на лошадь, как все остальные!» Она бы не отрываясь смотрела, как я кружусь, а ее волнистые белые волосы развевались бы на ветру.

В реальности мама нарядила меня в красное платье, и мы пошли знакомиться с Б.

Мы пришли раньше и сели за столик в углу. Платье совсем не подходило для этого кафе. Юбка постоянно хрустела, и я чувствовала себя каким-то подарочным букетом. Было холодно и пахло борщом.

– Он не обидится, если вдруг захочешь назвать его папой! – вдруг сказала мама.

– А наш папа не обидится?

Мама будто не слышала. Она нервничала и ерзала на стуле, как маленькая.

– Мышка, постарайся с ним подружиться. Ради меня. Он хороший, вот увидишь!

В этот момент кто-то схватил меня сзади за плечи, и я взвизгнула.

Б. сразу напомнил мне обезьяну: невысокий, но с длинными руками и короткими волосатыми пальцами. От него пахло, как от дедушкиной банки с дегтем – им мазали яблони на даче, чтобы жуки не съели. Борода и усы у Б. были какими-то масляными, и он постоянно оглаживал их, отчего те блестели еще сильнее. Костюм был мятым, как скомканная бумажка, и совершенно ему не шел. Папе вот костюм шел. У него сразу распрямлялась спина, и взгляд становился загадочный, как у принца.

– У-у-у, простите, мадам! – гаркнул он и вскинул наверх руки, – хотел сделать сюрприз.

– Милый, в опозданиях ты победил даже меня, – пропела мама, – садись скорее!

Я уставилась на нее, удивленно моргая. Никогда раньше она так не разговаривала. Назвать папу «милым» она могла только во время ссоры. Там «милый мой» означало: «сейчас будет самое обидное, что ты когда-либо слышал». Если бы папа опоздал, она бы кричала на него еще от двери.

Б. стал расспрашивать, умею ли я читать и считать, и кем хочу стать, когда вырасту. Я сказала, что хочу строить ракеты, как дедушка. «Тогда тебе надо заниматься математикой без выходных!» – захохотал Б. Он все ближе наклонялся ко мне, а я все сильнее съеживалась на краешке стула.

– Представляешь, Викусик! – он откинулся на спинку стула, и та жалобно скрипнула, – помылся вчера детским шампунем этим новым, думал, красивый приду знакомиться. И, вона как все размочалилось! – он дернул себя за прядь у виска. Мама захохотала, как будто ничего смешнее в жизни не слышала.

– Если уже старый, нечего мазать на себя детские приблуды! – воодушевился Б. Она опять засмеялась и ласково ткнула его в плечо.

Голова у него была чистой, но выглядело это как-то неестественно. Волосы распушились, причем с одной стороны сильно, а с другой – поменьше. Мне вдруг стало брезгливо. Все это плохо сочеталось с его черными глазами, похожими на глубокие дырки в асфальте.