Уроки были сорваны. Школу эвакуировали. Ржавый и Башка только отнекивались, лебезили перед учителями, рвались домой и быстро сдали и Влада, и Азата. Последствия перепалки скрыть было почти невозможно. Нос у Азата припух и чуть съехал влево.

– Не было нас там, Измаил Самуилович, не было! – бормотали Ржавый и Башка.

Измаил Самуилович промолчал. В директорский кабинет он повел двоих, а остальным пригрозил кулаком.

– С вами тоже будет отдельный разговор! А теперь кыш из класса на улицу, живо!

На улицу хотели все. Толпа толклась в гардеробе, вываливалась из школы, как перловка из большой кастрюли поварихи в школьной столовой. Мельтешили младшеклассники, смеялись и выкрикивали ругательства старшие. Учителя шикали, шипели, хватали за руки, возвращали в строй. На улице толпа превратилась в две длинные шеренги, между которыми ходили учитель физкультуры и учитель ОБЖ – раздавали указания.

Влад слышал отголоски всеобщего переполоха из окна директорского кабинета.

– Опять Куркины… – вздохнул директор, даже не повернувшись к Владу и Азату.

Он смотрел в окно, как будто надеялся увидеть там ответ на свой тяжелый вздох. Современные дети ему не нравились. «Всё развалили, – говорил он неоднократно. – И даже до детей наших добрались».

– Куркин один, без сестры, – уточнил учитель истории, просочившись в кабинет следом за мальчишками. – Еще Юлдашев.

– Сестра недавно была. – Директор снова вздохнул, но от окна не отвернулся. – Что с ними делать? Тоже на улицу гони… Карантин у нас теперь.

Январь 1994 года

Саратов, Цирк имени братьев Никитиных

Пересадка с трамвая на трамвай, ожидание в объятиях промерзшей остановки, бег по улице Чапаева, отражение фонарей в глазах, ледяной ветер, задувающий под мешковатую куртку, – Оле стоило всё это преодолеть, чтобы цирк снова стоял перед ней: панорамные окна, четкие линии – каменные, угловатые и будто поломанные, как сомнения в ее голове. Теперь она не сомневалась. Она вошла с центрального входа, двери были открыты. Кассирша дремала за помутневшим от времени стеклом, сопела неслышно, как рыба в аквариуме. Пост охраны почему-то был брошен, оставлен, гардеробщики тоже куда-то подевались, горела лишь старая настольная лампа в окошке гардероба.

– Есть кто?

Тихо было в пустынном вестибюле, как в ночной церкви, и только эхо вернулось к Оле с ответом.

– Дядя Паша! – закричала она, осмелев, охмелев от этой вездесущей мраморной тишины.

Крикнула Оля, зажмурившись так сильно, что, когда открыла глаза, лампа ослепила ее, и она на миг перестала дышать. Где-то в глубине манежа, этого бесконечного круга, чью форму повторяло, огибая и словно приобнимая, длинное фойе, послышался дверной скрип. И Оля шагнула навстречу этому скрипу – единственному звуку во всем цирке, который ей ответил.

У двери с надписью «Посторонним вход запрещен» за поворотом, в самом конце коридора, стоял Павел Огарев. Он шарил по карманам в поисках ключей от квартиры, тихо чертыхался и выругался, когда услышал шаги. Он не хотел, чтобы кто-то из цирковых знал, что он все еще не ушел домой. Они уедут на гастроли, он и Сима, Таня останется дома или у мамы. Он попросит ее, да, он попросит вернуться, но это потом, а пока… где эти ключи, почему он стал постоянно всё терять? Не бывает старых цирковых артистов и рассеянных жонглеров.

– Не бывает… – бормотал Огарев все неразборчивее и ощупывал карманы. Он уже приоткрыл дверь, чтобы вернуться назад в гримерку, размышляя, продолжать искать ключи или заночевать прямо в цирке, когда раздался крик со стороны гардероба:

– Есть кто?