Серафима вытерла руки подолом халата и показала книгу.

– Ух ты! – сказал заслуженный артист. – Никак меня прорабатываешь?

– Ну что вы! Я вас не прорабатываю. Я как бы учусь. Мне Михаил Михайлович велели книжки про зверей читать...

– Скажите, пожалуйста, какие вы у меня с Михаилом Михайловичем! – удивился заслуженный артист.

– Я уже этого... ну, Брема, прошла, – обрадовалась Серафима. – Теперь по вас занимаюсь. Только я...

Она слегка замялась.

– Ну, что «только»?

– Только я тут маленько не все разбираю.

– Ах, Сима, Сима, – вздохнул заслуженный артист. – Не все понимаешь, говоришь? Что же ты думаешь, что я все понимал сначала? Нет, братец! В наше время никаких книжек не было. Своими руками все делали, своей головой до всего доходили. Это уж вам повезло!

– А Павлов?

– Что – Павлов? Какой Павлов?..

– Как какой? – удивилась Серафима. – Ну тот, у которого, как их... рефлексы?

– Рефлексы? Ах, Павлов... – усмехнулся заслуженный артист. – Вот мой «Павлов»! – Он резко щелкнул шамберьером. – На кончике этой штуки вся физиология умещается! Тут тебе и условные рефлексы, и вкусовые ощущения.

– Миша! Михаил Михайлович! Давай верблюда в манеж.

Стараясь не смотреть на Серафиму, Михаил Михайлович сказал:

– Пойдемте, Серафима Петровна, пора Пете начинать репетировать.

В полутемном закулисном коридоре Серафима испуганно зашептала:

– Чего же они врут-то, Михаил Михалыч, какой же это Павлов, это же кнут просто!..

– Кнут, Симочка, – кивнул Михаил Михайлович, – просто кнут. А про Павлова я тебе потом сам расскажу... Про великого русского ученого Павлова. Поднимай Петю, доченька...

– Вставай, Петечка, – сказала Серафима вдруг ослабшим голосом.

Верблюд поднялся и, пошевелив губами, ласково потянулся к Серафиме.

– Ладно, ладно, идем уж, – отмахнулась Серафима и направилась в сумрак закулисного коридора.

Высоко поднимая колени, верблюд гордо зашагал ей вслед,

В манеже стояла неразбериха. Медвежонок перескочил через барьер и умчался в прохладные полутемные фойе цирка. За ним суматошно гонялись несколько человек, а заслуженный артист стоял посредине манежа и кричал, что так дальше продолжаться не может, что или он, или все эти бездарные люди, которые мало того что сами ничего делать не умеют, но еще вставляют палки в колеса ему, заслуженному артисту!

– Ну, что еще здесь случилось? – спросил Михаил Михайлович униформиста, сидевшего на барьере.

– Что случилось? Ничего не случилось, обыкновенная история. Ваш-то не дождался, покуда вы придете, ну и давай сам медвежонка репетировать. Ну ясно, медведь на трюк не идет, а ваш давай его лупить... Вот, пожалуйста, теперь по всем этажам и ловят...

– Помогли бы лучше медвежонка ловить,. – окрысилась на него Серафима.

– А чего его ловить-то, вон ведут уже страдальца вашего. – Униформист сплюнул, перелез через барьер и направился за кулисы.

К этому времени заслуженный артист перестал кричать и нервно щелкал зажигалкой, стоя посередине манежа. Прикурив, он поднял голову и увидел Михаила Михайловича, Серафиму и Петю.

– Ну что вы стоите, черт бы вас побрал, с этой дохлятиной?! Живо давайте его сюда!

Серафима охнула и потащила Петю вперед, но Михаил Михайлович остановил ее и, подойдя к заслуженному артисту, тихо, но отчетливо произнес:

– Ни ваше звание, ни ваши заслуги не дают права разговаривать с людьми подобным образом. Будьте любезны, возьмите себя в руки.

Заслуженный артист задохнулся от злости, и крик прорвался уже с утроенной силой:

– Да как вы смеете! Вы у меня работаете или...

– Я не у вас работаю, а в советском цирке! – перебил его Михаил Михайлович. – Извольте выбирать выражения.