Да и шериф уже совсем грубо и откровенно развыражался: «Или тикайте отсюдова, нехристи чертовы, говорит, или я за себя не отвечаю – сомну, сокрушу и низвергну!»

А нам-то такое ведь уж не впервой, мы Хогбены прочных гнезд сроду нигде не вили – у нас и вся жизнь-то всегда на колесах. Сложили мы поскорей пожитки да и смотались куда глаза глядят.

Такие вот штуки бывали у нас в Кентукки, хотя может и ананасы в Техасе.

Когда я был еще совсем маленький, а было это, по правде сказать, давней чем давным давно, то был я такой дремучий наивняк, что и сам до сих пор удивляюсь, как такая наивность вообще возможна. И такое всякое глупое со мной порой случалось и приключалось, чего с другими и сроду-роду не случается и не приключается. Поскольку они, видно, не такие наивные и давно уж сообразили, что мир полон не одних чудес и радостей, но и всяких пакостей и гадостей, а я этого сперва в упор не замечал. Все в мире казалось мне таким чудесным и прекрасным, даже и крокодил в зоопарке был просто заколдованной принцессой и стоило его лишь куда следует поцеловать, как он тут же бы и стал сказочной красавицей.

Мамуля мне не раз уж говорила, да только все напрасно, ведь покуда своего ума не поднаберешься, то и чужие мозги – без всякой пользы.

– Сонк, говорила мамуля, не развешивай уши, не будь олухом!

А я и не развешиваю, просто уши у меня от природы такие развесистые получились. Хотя, видно, все же развешивал, со стороны ведь оно всегда видней. И папуля тоже мою простоту замечал и не забывал при случае ехидное словцо подпустить да и мамулю заодно подколоть:

– Весь в тебя паренек-то пошел, – бывало вякнет, – ишь, пупсик какой лопоухий! А у нас Хогбенов ушастиков отродясь не бывывало.

Хотя и сам-то он ведь какой еще пупсик! И лопоухий да и алкан каких еще поискать: в пять минут, может целое ведро мамулиной маисовой бражки выдуть. И лучше бы на себя почаще в зеркало поглядывал! У самого-то уши безразмерные все равно как у слона, просто паруса какие-то – не папуля, а чистый фрегат! А глаза так прямо надувные шары – такие разве у рыб или марсиан бывают, а у нормальных людей таких сроду не встречается. Да еще и красные, как у кролика и почти что на самый нос (видать, что от сивухи) съехали. Правда, и нос-то такая кривулька, что и носом назвать стыдно да и пылает словно мухомор, а вместе с глазами образует прямо созвездие из трех светил. Мне про такие тройные солнца прохвессор Гэлбрейт как-то трепался, он мне вообще про многое такое научное рассказывает, поскольку сидеть в бутылке одному ему, и венику ясно, утомительно.

И угораздило же меня от такого папули родиться! Хотя вот дедуля на мой счет совсем иных мнений:

– Ниче, говорит, разовьется малец, какие его годы, а в большие-то уши еще и лучше слышно. А что наивный, так ведь еще не значит что дурачок, а просто верящий в доброты и щедроты мира. А вот родитель-то его, так отродясь умом не блещивал, потому и вырос из него ходячий комплекс разнообразных неполноценностей.

И еще дедуля такое высказал про Папулю: «Что, дескать, ежели строго и по совести разобраться, то папуля и не человек вовсе выходит, а скорей аппарат по перегонке спирта в мочу и обратно». Такое новшество папуля и в самом деле выдумал из экономии, чтобы ничего даром не пропадало, хотя всякие такие вот едкие дедулины замечания вовсе не для папулиных раскидистых ушей. Ежели он чего-то такое, даже и слегка криктически саркастикческое, услышит, то и загуляет тогда на целый год, такой уж он сверх обидчивый.

Папуля на всякие такие дедулины приколы обычно помалкивал, возразить-то ему нечего – он ведь сроду никакой не супермен, хотя сам себя таким и считает. Но хоть и считает, да только вечно как-нибудь да пролетает (хотя он вроде и не пролетарий, а алкаш) и попадает то впросак, а то и просто во всякие переделки. Оттого-то, видать, постоянно и закладывает, дабы самоуверенность в себе сивухой укрепить. А чтобы понапрасну не тратить на всякое лишних нервов: обычно так самоуглубляется, что становится просто глухим как кирпич и ничем его тогда не прошибешь, даже ежели и бомбой ему по котелку шарахнуть.