Он боялся всего – жены, начальства, Сашенькиного возраста – девочка же совсем, почти ребенок, и делал все тихо и незаметно. Только я иногда знал, где и когда они… Это если она, Сашенька, просила ее встретить и домой проводить. Да-да, такое тоже было, да. Говорю же, сам мальчишкой был…

Страшная штука – любовь. Тогда я об этом не думал, ни о чем вообще не думал, только жалел, наверное, ну и ревновал, может сам того не понимая. И мысли мне разные в голову приходили, ведь кинжал-то у меня в самом деле был, понимаете? И я мог его… Но и я молодой был, и Сашенька, которая уже хорошо научилась мысли мои читать, как-то раз сказала:

– Ладо, ты учти, пожалуйста… Ты единственный, кому я все, почти все рассказываю. Потому что ты мне – как брат, и я тебя очень люблю. Но если ты ему что-нибудь сделаешь – не прощу. Не прощу…

И посмотрела так, как никогда раньше не смотрела. Ну вот… у нее глаза почернели, честное слово. Я даже за нее испугался.

– Слушай, но ведь он изверг, зверь! Сама не видишь?

– Пусть. Значит, так тому и быть. Значит, заслужила. И мне без него жизни нет.

В жизни всякое может быть. И хоть бы он умер, сам умер, Ч. этот самый. Да, хоть бы он…

Утром прошел слух, что привезли труп.

Для занятий по судебной медицине старые, проформалиненные трупы не годятся, а свежие, да еще если невыясненные обстоятельства смерти, в самый раз.

За ширмой, на прозекторском столе, лежит тело. Старушка повесилась, видимо от тоски – одинокая, никому не нужная. Жизнь протекла мимо, и надоело ей жить, чтобы просто пищу пережевывать. Повесилась.

Мы сидим вокруг, слушаем, как преподаватель объясняет про странгуляционную борозду, а я… А мне видится эта старушка. Сидит одна. Глядит в окошко и думает: «Вот сейчас повешусь, а солнце? Да что там солнце, бог с ним. Пусть его светит дальше…» Грустно мне стало от таких мыслей, смотрю на Сашеньку, а она… взгляд у нее такой… невидящий, вовнутрь обращенный, в себя. Я к ней такой привык, уже даже и не спрашивал, о чем она думает. И так ясно было. Но вот она чувствует мой взгляд, поднимает голову и слабо так улыбается, но – не мне, не мне. Как же мне хочется, чтобы он…

А назавтра она не пришла в институт. Только вечером я узнал, что Сашенька… она пыталась покончить с собой. Наглоталась аспирина, еле откачали, хорошо еще бабушка эта, хозяйка ее, вовремя вернулась и увидела, а так бы… Прибежал я к ней в больницу, она лежит в палате, лицо землистое такое, но улыбается и говорить уже может.

– Ладо, миленький, не бойся, все уже хорошо. Правда хорошо. Правда-правда.

– Какое хорошо? Откуда хорошо? Ты себя убить хотела – это хорошо?

– Я знаю, я все знаю, что ты мне скажешь, и со всем согласна, честное слово! И что жизнь у меня еще длинная впереди, и что детей рожать, и все остальное. Это был просто аффект, все уже прошло, ну поверь. Я не вру, у меня же здесь ближе тебя никого…

С трудом, но я все-таки выпытал у нее, что произошло в тот вечер. Выпытал.

Рядом с ней и на самом деле никого ближе, чем я, не было, и, пусть не сразу, она мне рассказала. А когда рассказала… В общем, случись с вами такое, и вы бы наглотались. Аспирина или чего другого, не знаю, но не в этом дело. А ее, Сашеньку, я не сужу, да…

В тот вечер Ч. пришел не один, он еще кого-то с собой привел, какого-то знакомого, приятеля. Тот случайно однажды Сашеньку увидел, и очень она ему приглянулась. Все случилось по общему согласию, прилично. Она просто не способна была сказать ему нет. Так и лежала, глядя ему в глаза, пока не потеряла сознание от… Не знаю, как назвать, в моем языке таких слов нет, понимаете? Но слава богу, что все-таки – потеряла.