Однако, в тот, ни чем не примечательный день, всё было по обыкновению суетливо, и таким разрушающим мыслям Вера Анатольевна, кажется, не предавалась. Пока на перроне громко объявляли посадку, она впускала в вагон своих новых членов семьи на ближайшую неделю. Как их много, и все такие разные: здесь и молодежь в модных одежонках, и люди семейные, чинные и степенные, вот и люди постарше, кое-кто из военных, есть и с коляской, в общем, народ как обычно разношерстный.

Потому и обычного солдата, (вернее уже дембеля, так как грудь колесом разухабисто украшенную аксельбантами он горделиво выпячивал вперед) она просто пропустила внутрь, кинув беглый взгляд на его выглаженную форму и бросив взгляд на его билет, сказала механически:

– Место 13, купе четыре.

В купейном вагоне, конечно, ездить лучше. И пассажирам, и проводнице, кстати говоря. Это, в конце концов, цивилизованнее. Несравнимо лучшие ощущения испытываешь, идя по ковровому коридору и вежливо постукивая в прикрытую дверь, нежели просачиваться через свисающие ступни и выпирающие колени пассажиров плацкарта, ощутив всю гамму скверновоний и обрывков чужих разговоров:

– …подсаживал на крючок, бл…, а эта, сучка, вот такенная!

– гонишь!

– бл.. буду! Чтоб я сдох!..

– … послезавтра уже буду, посиди с малым. На молоке вари, слышишь? И не бери его к себе с перегаром, понял?..

– …Ба, купи мороженку!

– Сиди тихонько, не лазай, где дядя сидит. Поедем, куплю.

– Ба, ну купи! Мороженку! Ну, ба…

Настроение у Веры Анатольевны было хорошее, весеннее. Раздав белье и кому надо чай, а также собрав у пассажиров билеты, можно расслабиться до следующей остановки. На этот случай у Веры Анатольевны было припасено овсяное печенье и стопка японских головоломок судоку. В таких случаях она прикручивала радио, чтобы в тысячный раз не слушать «Мертвых душ» Гоголя или «Войну и мир» Достоевского.

Не прошло и получаса спокойствия, как в приоткрытую дверь энергично постучали:

– А чего у вас сахар такой не сладкий?

Голос был молодой, дерзкий и неоправданно жизнерадостный. Вера Анатольевна моментально встала с полки, всунула ноги в тапочки с затоптанными задниками и заняла оборонительную позицию:

– Нормальный сахар, сладкий. Слаще только дома.

У двери стоял тот демобилизованный солдат.

«Ах вот почему! Ну понятно.»

Солдат был молод, коротко стрижен, и широк в плечах. И хотя его голос звучал слегка нахально, в нем не было подворотного хамства, к тому же, кажется, он демонстративно поддался и пошел на попятную:

– Ладно, раз так дайте мне два сахара. И чаю еще.

Он мог бы оставить свой стакан с подстаканником и вернуться в свое купе, однако он остался сам, ожидая продолжения действия прямо здесь и сейчас. Словно, желая задержаться подольше, он по-хозяйски прислонился к дверному косяку проводничьего купе, с интересом наблюдая за сложившейся ситуацией и недоумением Веры Анатольевны. Его голубые глаза быстро окинули взглядом ее маленькое купе, пока она поспешно, а потому неловко полезла за чайными принадлежностями, и, даже стоя к нему полубоком, Вера Анатольевна, почувствовала как всюду проникает его цепкий взгляд. Фоновой мыслью стала стыдливость за разбросанные вещи и беспорядок.

«Надо немедленно его выставить».

Однако она отвернулась еще больше от него, чтобы скрыть краску, которая прилила к лицу.

– А печенье у вас почем?

– Шестьдесят рублей, есть дорогое за девяносто пять, – механическим голосом ответила она, хотя ей было все труднее сдерживаться, – чай.

– А ваше по чем? – неопределенно спросил он, указывая взгядом на столик позади нее, и смачно отхлебывая из чашки, – ох… хорош чаёк!