– Лады. Обыщи немца. Остальным – разрешаю быстро перекусить (старшина кивнул на котелки) пока вражий харч не остыл.

Чумаченко достал из кармана солдатскую книжку немца и передал кое-как знавшему язык верзиле.

– Иоганн Шмидт, – озвучил верзила. – Шютце.

– Стрелок, – подсказал ему Иоганн.

– А ты говорил, твой отец Ковалев? – подозрительно прищурился старшина.

– Ковалев, – улыбнулся немец. – Мне отец все объяснил. По-украински кузнец – коваль. А по-немецки – шмидт. Так он из Ковалева и стал Шмидтом.

– Так ты сказал, у тебя отец с Дона. А фамилия – украинская?

– Он говорил, что кто-то из наших предков, видно, когда-то давно сбежал на Дон с Украины. Больше я о нашей фамилии ничего не знаю.

– Ладно. Все поели? Построились. Веди, Иван-Иоганн.

И Иван-Иоганн повел. Два раза они нос к носу сталкивались с немцами. Каждый раз сын казака говорил им что-то, непонятное для красноармейцев, те ему отвечали – никто из встречных за оружие не хватался. Обходя через поваленный плетень очередной мазаный сарай, наткнулись на позиции минометчиков. Четыре «самоварные трубы» тесно раскорячились на двуногах неподалеку от саманной стены. Вокруг них, не обращая внимания на появившуюся сзади группу в маскировочных плащ-палатках, крутились четко и слаженно выполняющие свою работу расчеты. Одни солдаты, доставали боеприпасы из открытых металлических лотков, другие подавали их к минометам, третьи, как заведенные, экономными движениями опускали мины в стволы и приседали, закрывая уши руками, четвертые что-то подкручивали у двуног, пятые всем этим командовали, перекрикивая грохот. Над ними, за пустым гнездом аиста, на камышовой крыше примостился корректировщик с биноклем и его напарник. Напарник, время от времени, оборачивался и что-то кричал вниз.

Старшина остановил свою группу. Обойти минометчиков, конечно, можно. Они с головой погрузились в свою работу и, скорее всего, с разговорами приставать и не станут. Но стреляют-то они куда? По тем остаткам бригады, что с утра, закрепились и стойко держат оборону? Куда они, с божьей и румынской помощью и везением спасшиеся из-под расстрела и вырвавшиеся на свободу, и сами путь держат? Так эта немчура будет по ним же минами шмалять? Да еще и прорываться явно помешает. Не-е-ет, такую позицию целой оставлять никак нельзя. Придется атаковать, тем более что и внимания на них никто не обращает…

Старшина тихонько передал по цепочке распоряжения. Пленного немца он поручил самому в бою бесполезному солдатику, Ефимову, приказав, если что, убить того без промедления. Ефимов отвел Шмидта за кусты и уложил на землю лицом вниз, настороженно став над ним с карабином. Остальные бойцы рассыпались в стороны и приготовили оружие. По сигналу старшины в немцев почти одновременно полетели их же гранаты, крутясь в воздухе деревянными ручками и выписывая белесым дымком горящих пороховых замедлителей замысловатые змейки. Гранаты еще не упали, как залегший за деревом Майсурадзе открыл огонь из поставленного на сошки трофейного пулемета, молниеносно пережевавшего слева направо металлическую ленту. Бросив по гранате, бывшие пленные вразнобой пальнули из карабинов, коротко застучал единственный автомат.

Сгрудившиеся вокруг минометов расчеты начали валиться на землю от прилетевшей с тыла пулеметной очереди, в первые мгновения не слыша за собственным равномерным грохотом чужих выстрелов и не понимая, что происходит. Потом среди них упали гранаты. Рванули. Очевидно, одна из гранат удачно подорвала боеприпасы, вызвав мощную детонацию – от четырех расчетов на ногах не осталось уже никого. Среди дымящейся груды тел сиротливо продолжали стоять лишь два скособоченных миномета – остальные разметало ударной волной. Два раза пришлось стрелять только Якобеску – первым выстрелом он метко снял с крыши корректировщика с биноклем, а вторым – его помощника. Остальные красноармейцы, передернув после первых выстрелов затворы карабинов, больше и не увидели подходящих для себя целей.