– До Луцка дорогу разведать, – не стал скрывать лейтенант. – Какая уж тут тайна, товарищ капитан?

– Так и мы туда направляемся. Присоединишься?

– Так точно и с удовольствием, – улыбнулся Иванов. – А с пленными вы что планируете делать?

– Когда обезоружим, и оружие соберем, оставлю с ними отделение для охраны и отправлю пешим маршем обратно в сторону Дубно, на встречу нашим. А сами – даешь Луцк!

– Там у дороги один мой раненый, пулеметчик. И поляки тоже есть, которые пешком не пойдут.

– Не переживай, лейтенант. Сделаем носилки из польских винтовок и шинелей – и пусть пленные, сменяясь, несут. А там, глядишь, и подводу какую-нибудь у местного населения одолжим. Раненых не оставим. Даже польских. Мы ж не фашисты какие-нибудь. Теперь у меня вопрос: тебе раньше уже воевать приходилось? Испания? Монголия?

– Да нет, – покачал головой Иванов. – Вчера первый раз пришлось. Это у меня второе боестолкновение. А, извиняюсь, вам, товарищ капитан?

– В озере Хасан целебные ванны принимал, – усмехнулся в усы капитан и добавил: – В реке Халхин-Гол не смог – другим был занят. А из тебя, лейтенант, если ты мне правильно свой бой описал, надеюсь, толк будет. Правильно все делал. А в гибели своих солдат ты себя не вини. Мы в этом походе приказом связаны: первыми огонь не открывать. Была бы ситуация, как с японцами – первый врага заметил – первым и бей. Возможно, сохранил бы и второй экипаж. А в нынешних условиях ты все сделал правильно. Молодец.

Молодец опять послужил Советскому Союзу и добавил:

– Товарищ капитан, пока вы с пленными разбираетесь, я своих бойцов похороню.

– Правильное решение. Возьми в помощь и моих орлов – помогут быстрее могилы выкопать.

Броневик Иванова развернулся на шоссе, на его задние крылья и крышу по приказу капитана забрались четверо стрелков с винтовками, и машина с орлами отправилась обратно. Сменяясь, в три лопаты, быстро выкопали на краю поля в мягкой земле три могилы. Тела товарищей завернули в куски брезента, попрощались и похоронили. На свежие холмики положили шлемофоны погибших без гарнитуры танковых переговорных устройств, обнажили головы и дали нестройный залп из наганов и трехлинеек. Хозяйственный Минько прошелся вдоль обочины и где-то раздобыл обломки досок и толстые колья. Обтесал топором, сбил и воткнул эти жалкие временные подобия памятников в мягкую землю. Командир, слюнявя химический карандаш, на обтесанных топором до белизны сторонах досок написал фамилии и даты. Потом отметил место захоронения у себя на карте. Все. Больше они ничего для своих погибших товарищей сделать не могли.

Пока возвращались в голову колоны, Иванову пришла в голову еще одна мысль.

– Товарищ капитан, – обратился он к усатому Проценко, – пока вы еще с пленными не закончили, разрешите мне съездить – проверить позиции артиллерии, что по нам стреляла. Не хочу исправные орудия оставлять, а то еще вдруг кому-нибудь из залетных поляков придет в голову по следующим за нами войскам исподтишка пальнуть.

– Правильно, лейтенант, – тут же согласился капитан, – действуй. И моих орлов опять возьми – могут пригодиться.

И орлы опять пригодились. На месте недавнего боя с одной стороны дороги, на поле, в окружении раскиданных тел и рассыпанных пустых снарядных гильз среди неглубоких воронок лежали опрокинутые взрывами искореженные пушки. А с другой стороны, в кювете и на обочине, кроме двух посеченных осколками станкОвых пулеметов и нескольких убитых, смирно стояли стреноженные кони, запряженные в открытые фургоны защитного цвета и артиллерийские передки. Армейских повозок было две и передков было тоже два. На каждую повозку приходилось по одной лошади, а на артиллерийский передок – четверка цугом. Боеспособных противников вблизи не наблюдалось. Или убежали по кювету вдоль дороги или в плен пошли сдаваться вместе с остальными. Хотя, нет, несколько лежащих без сознания поляков было ранено и даже перебинтовано.