А по тем же улицам – власовцы бывшие. Лесные братья… и прочие – проигравшие, отсидевшие, искупившие… но далеко не всегда – смирившиеся!

В две тысячи двадцатых всё это было далёким прошлым, а сейчас оно – совсем недалёкое…

– Савелов! – голос учителя ожёг меня кипятком, – К уроку готов?

– Да, Валентин Ильич! – вскакиваю я, вытягиваясь в струнку. Сухой кивок в ответ, и следующие несколько минут меня гоняют по теме вдоль и поперёк, а потом – дополнительные вопросы.

– Садись! – и ни оценки в журнале, ни просто – оценки. Одна из тех мелочей, на которые невозможно реагировать однозначно.

Придирки? Антисемитизм? Весьма вероятно, ибо Валентин Ильич и «Дело врачей» успел застать, да и до этого «иудейский вопрос» в СССР, а тем более в органах, стоял достаточно остро.

Не могу сказать, что вовсе уж на ровном месте…

… но тема эта сложная, а у меня сейчас и возможности покопаться в архивах никакой, и – ломка мировоззрения под национальность, я сам понимаю – с перехлёстом иногда проходит.

Обыденные вещи – когда ты русский, и они же – когда ты еврей, это очень разная обыденность! Да и национальный вопрос, он в обе стороны работает.

Но спрашивает Валентин Ильич всегда по делу, предельно корректен в общении и весьма неплохо подмечает «узкие» места моих математических познаний. Так что расцениваю это как тренировку перед выпускными, и если повезёт – вступительными экзаменами.

А мимика и мелкая невербалка… да и чёрт с ними. Не самая большая проблема, на самом-то деле.

Наконец прозвенел звонок, учитель, собравшись и дав домашнее задание, вышел из класса, и одноклассники разом загомонили, как прорвало!

– Сучёныш! – прошипел Вадим, проходя мимо…

… и от подзатыльника я почти успел увернуться, но – хватило! Нокдаун, мать его… полноценный нокдаун!

– Вадим! – басовито рявкнул староста, заметив конфликт.

– Панков! – прозвучало возмущённое контральто Натальи, самой «взрослой» из наших женщин, и самой притом красивой, – Ты что творишь?!

… а я, с ещё гудящей головой и озлившийся так, что ещё чуть – и вовсе тормоза откажут, уже вскакиваю из-за парты, и, вкладывая вес всего тела, бью прошедшего мимо Вадима по почкам.

Краем глаза заметив мясистый кулак Вадимова приятеля, по широкой дуге несущийся к голове, пригибаюсь, чувствуя, как ерошат волосы костяшки, и бью коленом в солнечное сплетение, рванув за рубашку навстречу.

Секунда… две? Не знаю! Но, снова развернувшись к Вадиму, нелепо выгнувшемуся, с искажённым от боли лицом, и бью основанием ладони в затылок.

– С-сучёнышь?! – выплёвываю при ударе, – Маму мою?

… и уже не обращая внимания за сползающего по парте мужика, шагаю к третьему из этой компании. Но тот, отшатнувшись, запутался в ногах и упал на жопу…

– Стоять! – негромко рявкнул староста, останавливая даже не меня, а начавшийся хаос, – А ну тихо все! Не гомонить, я кому сказал!

– Наталья! – он уставился на женщину, – Знаешь, в каком классе его наставник?

– Ясно, – коротко ответила та, и только дверь хлопнула.

– Ты… – он уставился на меня, а я – в ответ… На меня эта «бычка» ещё в той жизни перестала действовать, классу к восьмому. Своеобразный у меня был класс, из серии «пацаны ваще ребята», и чуть не полкласса сразу после школу к «успеху» пошло, но «фортануло», как легко догадаться, не только лишь всем.

– С тобой я потом поговорю, – коротко пообещал староста, многозначительно, как он считает, нахмурив брови.

– Этих, – коротко показал он на побитых, – подхватили под руки, и на улицу! В школе ещё не хватало… Ну, пошли! Поговорим…

– Комсорг сраный! – выплёвывает Петрович, отодвинув меня за спину и хищно растопырившись всей фигурой, – Порядок в классе обеспечить не можешь, а туда же – цитатами, как козырями, швыряться! Заучить, оно и попка может, который дурак, а ты, сопля, делом докажи!