Почему-то кажется, что даже воздух здесь давит, спирает грудь.

Зачем, вот зачем я приехала???

— Мама… — тихий голос из другой комнаты едва звучит, и , конечно, ругающиеся родители его не слышат.

А я слышу и поспешно встаю, пока ребенок не испугался все усиливающихся звуков ссоры.

В крохотной детской едва помещаются диван, письменный стол и шкаф.

На окне висят темные легкие занавески, там же, на подоконнике, стоят игрушки, машинки и большой корноухий заяц.

С другой стороны дивана спрятались костыли, а за дверью — складная инвалидная коляска. Все маленькое, тоже словно игрушечное.

На диване сидит и тревожно смотрит на меня Вальчик.

Глаза его, огромные, красивые, такие же, как у его мамы в детстве, тревожно расширены.

И я торопливо падаю перед ним на колени, обнимаю, ощущая, как он сразу же тянется ко мне, доверчивый и теплый со сна.

— Тетя Маруся… — шепчет он, — а где мама?

— Мама чуть-чуть занята, Вальчик, — я глажу его по худенькой спинке, поражаясь, что все позвонки прощупать можно, — она позже подойдет… Ложись… Или ты попить хочешь? В туалет, может?

У меня нет опыта в общении с такими маленькими детьми, в группе рисования, которую я вела в нашем Доме молодежи, детки все же были постарше.

— Нет… Мне просто приснилось что-то… — он говорит тихо, очень чисто выговаривая звуки, задумчиво так.

И я опять глажу его, шепчу, что это всего лишь сон, что он уже кончился, и можно ложиться спать, чтоб увидеть новый, хороший и сладкий.

Шепчу специально чуть громче, чем надо, чтоб Вальчик не услышал ссорящихся за стенкой родителей.

Но Сергей повышает голос, ругаясь уже матерно и жестко, и Вальчик в моих руках напрягается:

— Папа пришел?

— Да… — вынуждена признать я, — но ты не слушай, просто ложись…

— Опять с мамой ругается… — шепчет Вальчик, под моим напором все же укладываясь на кровать.

— Не слушай…

Я тихонько укладываюсь рядом с ним на диван, поджимаю ноги и обнимаю тоненькое тельце, с готовностью прижавшееся ко мне.

Одной рукой обхватываю его поперек талии, а вторую просовываю под голову, удобно укладывая мальчика на сгиб локтя.

И шепчу, стараясь перекрыть крики:

— Песенку хочешь, спою? Мне мама пела…

— А твоя мама — моя бабушка?

— Да, бабушка… Двоюродная…

— А я свою бабушку не видел… Мама говорит, мы разминулись на этой земле…

— Так бывает, да… Мы с моей бабушкой тоже разминулись… Я ее никогда не видела. А песенка эта — от нее осталась…

— А про что песенка? — голос Вальчика звучит уже сонно, и я радуюсь этому, потому что ссора за стеной не утихает, а, кажется, только набирает обороты.

Мне жутко, неприятно, и жаль этого маленького мальчика, пугливо вздрагивающего от слишком резких звуков. И ужасно страшно за Ланку. Вдруг, Сергей ее обидит? Ударит?

Я чувствую, кроме всего прочего, еще и полную беспомощность, потому что понимаю, что, случись что-то страшное, вообще не смогу защитить сестру! Этот Сергей — высокий, крепкий очень мужчина, моя Ланка по сравнению с ним — совсем малышка. И я тоже…

Если ему придет в голову…

Но думать об этом тоже страшно, я невольно вздрагиваю, и эта дрожь передается Вальчику.

Он испуганно сопит, и я, опомнившись, усилием воли заставляю себя переключиться и начинаю петь песенку, самую простенькую, немудрящую, которую, как говорила мама, пела еще ее мама.

________________________________

Сонные избушки дремлют в тишине,

Снег укрыл верхушки елочек и крыш.

Обними подушку и прижмись ко мне,

День был очень долгим, ты устал, малыш…

В небе светит ярко первая звезда,

От твоих ресничек тени на щеках.

Будет сон твой сладким пусть всегда-всегда,

Пусть тебе приснится небо в облаках.