Я вспомнил про пальто, поднял его, но вешать не стал, а бросил подальше с глаз долой, в угол. Фу! Даже руки завоняли. Чем же пахнет-то так? Не бомжатиной, нет. Такой застойный запах, как из старушечьего сундука.

Пока я мыл руки, тренькнула микроволновка. Что-то тихо в ванной, однако…

– Эй! Ты живая?

– Да!

Плюхалась она полчаса, не меньше. Оно и понятно, если бы от меня так несло, я бы, наверное, там полдня сидел. Вышла, утопая в розовом махровом халате и с полотенцем на голове.

– Пошли кормиться. Тебе со сметаной?

Я поставил тарелку и стал разогревать второе. Когда микроволновка выключилась, она от неожиданности уронила ложку, и уставилась на технику как на чёрта.

– Ну, чего нервничаем? Ешь, давай, супчик вкусный…

Да её не надо было уговаривать! Налетела она, будто неделю не ела. Да кто знает, может и не ела…  Борщ просто всасывался. Раз – и тарелка стала пустой. Я молча поставил пюре с котлетой. Та же история. У неё что, булимия?

– Ну что, теперь чаёк?

– Спасибо. А борщ ещё можно?

– Мне, конечно не жалко, но плохо тебе не будет? Вообще-то люди должны жевать. После бани чай самое оно. Потом посидишь, подумаешь, еды полно…

 Я сунул ей баранку и поставил чашку. Чай налил не горячий, а то обожжёт себе всё нутро с такими скоростями. Она отхлебнула и теперь уставилась на холодильник.

Недавно мама бесцеремонно свалила всю мою старую коллекцию магнитиков со страшилками в коробку и выставила на балкон. А ведь я копил их с седьмого класса! Под лозунгом «Кухня должна быть стильной!» она так же заменила наш старый круглый стол стеклянной раскорякой с сушёными перцами внутри, а вместо жёлтых шторок мне пришлось, провозившись полдня, повесить жалюзи. Холодильник без магнитов стал казаться неприлично голым. Мама не растерялась и повесила на него сборный магнитный календарь, по-моему, довольно глупый и уж совсем не стильный – куча жизнерадостных фруктов и овощей, и на каждом пропечатан один месяц. Всё венчало яблоко с обозначением собственно номера года.

– В ноябре тебе будет двадцать два года. – сказала девочка. – Пятнадцатого.

Вопрос застрял поперёк горла, я им подавился, но промолчал. Куда она денется, в халате-то… Само прояснится. Девочка молчала и продолжала есть. Она употребила ещё одну котлету, четыре куска колбасы, три ломтика сыра и теперь доедала вторую баранку. Пауза, как говорится, становилась мучительной.

– Может, представишься, – я не выдержал первым.

– Ада. Слышал когда-нибудь? – сказала она с набитым ртом.

– Вроде, нет.

– Понятно.

– Мм… ты, наверное, издалека.

– Всё равно не поверишь.

– Ну, хоть попытаюсь.

– А! – она махнула рукой. – Давай потом. Я сама должна сначала разобраться.

– Родители в курсе? – вдруг вырвалось у меня.

– Что?

– Родители знают, что ты куда-то рванула?

– Послушай, Герман, не лезь куда не надо, а? Вот сейчас мне только до родителей… У тебя коньяка не найдётся?

Я чуть со стула не рухнул.

– Ты не приборзела ли? Кальян тебе не приготовить, ребёнок?

Она глянула на меня, фыркнула и усмехнулась.

– Я – ребёнок? Ну, да, тогда мне коньяк, конечно, нельзя. Не обращай внимания. Это я тебя проверяла. Ещё понять бы, чего теперь можно, а чего нельзя…

Опять как-то странно сказала. Как будто не свои слова.

– Ладно. Ты с вещами что собираешься делать? Они… как бы не очень свежие.

– Да. Вещи. Нет, других нет.

– Значит, слушай. План такой. Сейчас я тебе дам что-нибудь из одежды. Мы собираемся и идём в церковь. Тут недалеко, и без пальто дойдёшь.

Ада подавилась чаем.

– Зачем в церковь?

Она отставила чашку и уставилась на меня, как будто я предложил ей поселиться в Мавзолее слева от Ленина.